Собачий коготь - [11]

. Нас уважали и побаивались. И с нами считались. Удивляться этому не приходилось, потому что мы знали себя и своих солдат воспитывали на научных данных, которые говорили, что при улыбке у человека задействуются сорок мышц, а при нажатии спускового крючка оружия всего четыре. Что сделать быстрее – понятно первокласснику. И легкая растерянность на лице пришедшего его выдала – он на какое-то мгновение потерял концентрацию и способность к сопротивлению, и это позволило мне действовать. Я не просто затащил человека в прихожую. Я еще и рывком швырнул его на стену, чтобы он лбом проверил, крепко ли приклеены обои. Не возразил бы даже против того, чтобы он эту же операцию выполнил носом. Но он среагировал и успел выставить руки. Уважал, видимо, в отличие от второго охранника, свое лицо. Я же без разговоров ткнул его в позвоночник между лопатками стволом трофейного пистолета. Это было и больно, и впечатляюще, потому что человеку, имеющему дело с оружием, не понять, что ему в спину упирается, было сложно. Он понял и не суетился, хотя, как мне показалось, растерянности своей не утратил, а уверенности не обрел. Уверенность в его лице держалась только в первые две секунды после открытия двери. Не ожидал он моего гостеприимства. Готовился к отражению удара, что естественно, или, в худшем случае, к разговору, а в итоге запрыгнул в квартиру не хуже пьяной лягушки, получившей добрый пинок. А отражение удара или разговор, с одной стороны, и лягушачья ловкость, с другой – суть слегка разные вещи, характеризуемые различной траекторией движения и языка, и тела.

– Руки на стену. Попытка сопротивления для тебя кончится посмертным поносом. Я не шутник, пристрелю сразу.

Если человек ставит руки на стену, а сам стоит от стены на расстоянии полушага и не слишком широко раздвинув ноги, хотя и не составив их рядом, то он имеет неплохие шансы к сопротивлению. Поднятыми руками от стены легко нанести удар хоть слева, хоть справа, хоть по оружию, хоть по человеку. Это я знал хорошо, сам солдат обучал поведению в такой ситуации. Пришедший, похоже, знал то же самое и потому стал именно так. Я не замедлил воспитать его. Болезненным пинком, от которого колени слегка подогнулись, раздвинул его ноги шире и поставил его так, чтобы он только поддерживал равновесие упором в стену, а без этой поддержки рисковал бы упасть в нее носом, как второй охранник в дверь. Он вынужден был принять мои условия, поскольку ствол все еще упирался ему в позвоночник, а он знал, видимо, манеру офицеров спецназа ГРУ сначала стрелять, а потом разбираться. По крайней мере, в нерешительности нас обвинить трудно, и мы это мнение о себе стараемся всемерно поддерживать. Да, мы умеем действовать, но и воспитывать мы тоже умеем.

В прихожую вошла, перешагнув через лужу крови, вытекшую из носа второго охранника, Елизавета Николаевна. Глаза ее были прищурены, а зрачки расширены.

– Я не понимаю, что здесь происходит, – сказала она. – Смерть моего брата, кажется, вызвала какую-то локальную войну?

Она, оказывается, могла оперировать такими терминами, которые недоступны большинству наших сограждан, понятия не имеющих о том, что такое локальная война. Меня это, признаться, слегка удивило.

– Елизавета Николаевна? – спросил мой пленник, посматривая через свое плечо.

Я милостиво разрешил ему разговаривать, пока он находится в сознании. Но считал это явлением временным.

– Да. Это я, – ответила она с небольшим удивлением. – Мы с вами знакомы?

– Нет. Я просто догадался. Фамильное сходство у вас с братом…

Елизавета Николаевна фыркнула кошкой. Это было его ошибкой, начать разговор с ее внешности, которую она сама, наверное, многократно уже оценивала. И, как человек, вроде бы в здравом уме находящийся, скорее всего, оценивала правильно.

– Что вы хотите сказать?

– Я только что заезжал к вам, чтобы вместе с вами прийти сюда. Ключи от квартиры лежали на рабочем столе вашего брата. Ваш адрес был в его личном деле. Мы хотели войти сюда под вашим присмотром, не более.

– Прийти сюда? Зачем? – спросила Елизавета Николаевна подозрительно.

– В сейфе Владимира Николаевича недостает нескольких важных документов, составляющих государственную тайну. Мы подумали, что он взял их с собой домой, поскольку иногда работал дома. И вынуждены были прийти сюда поискать…

Это был прокол, который я сразу оценил. Не знаю, обратила ли на него внимание Елизавета Николаевна. Но с какими важными документами может работать дома дрессировщик? Это нонсенс. Дрессировщик и доступа к документам, носящим какой-то гриф секретности, не должен иметь. И вообще, неизвестно еще, имеет ли отношение к государству какое-то научно-производственное объединение «Химера», работающее якобы с государственными тайнами. Но высказать свои подозрения я не поспешил.

– А кто вы такой? – спросил я требовательно. – Представьтесь!

– Майор Лукьянец. Областное управление Федеральной службы безопасности. Документы у меня во внутреннем кармане бушлата. Можете полюбопытствовать. Показать?

– Постойте пока в своей естественной позе. Я сам посмотрю.

Крепче вдавив ствол пистолета в позвоночник пленнику, я вытащил из кармана документы, заодно определив пистолет в подмышечной кобуре, и посмотрел служебное удостоверение. Впрочем, я сам таких удостоверений могу за день с десяток отшлепать. Был бы принтер, сканер и образец. И потому, отступив на шаг, чтобы выпасть из поля зрения Лукьянца, который все еще держал голову вполоборота, я вытащил трубку и набрал номер Вячеслава Викторовича Пономарева, знакомого мне полковника из ФСБ, заместителя начальника областного управления.