Собачий бог - [114]

Рупь-Пятнадцать уставился на него и молчал несколько секунд.

— Дак ты знаешь?

— Пришел волк — весь народ умолк… — сказал Бракин. — Про волчицу больше всех Рыжик знает. Если бы она говорить умела, — многое бы про неё рассказала, — Бракин кивнул на дремавшую собачку, которая, не открывая глаз, только повела острым лисьим ухом.

Рупь-пятнадцать не понял, поглядел на собаку.

— Ну, так что дальше? — спросил Бракин. — Появляются они там, и что делают?

— А не знаю! — в сердцах ответил Рупь-Пятнадцать. — Прячусь я. Мельком только и видел. Проходят по подземелью, и исчезают. Я думаю, — он вовсе перешел на шёпот, — что они мой запах уже знают. Знают, что я там. Но я им не нужен. Я, чуть тень замечу, — а у меня там кильдымчик такой оборудован, коптилка горит, — так бегом в гараж. И сижу, пока не околею. Потом загляну внутрь — тихо. Никого. Я уж в гараж одёжи натаскал. Но тут морозы вдарили, — ничего не спасает. А костерок не разложишь, — дым повалит.

Рупь-Пятнадцать уныло вздохнул и повесил нос.

Бракин спросил серьёзным голосом:

— Знаешь дом, где жил Коростылёв?

— Как не знать! Проклятое место.

— Вот именно. Оттуда вся зараза и пошла.

Бракин налил еще чаю, закрыл печную трубу, походил по своей каморке.

— А больше в подземелье никто не появляется?

Рупь-Пятнадцать поперхнулся чаем, закашлялся. Вытаращил глаза на Бракина и тихо спросил:

— Откуда знаешь?

— Догадался.

— Ой, — сказал Рупь-Пятнадцать и поднялся. — Засиделся я у тебя. Отогрелся уже, и то ладно, спасибо.

Бракин положил ему руку на плечо:

— Я даже догадываюсь, кто.

Рупь-Пятнадцать съёжился и спросил жалобным голосом:

— Кто?.. — так, как будто боялся ответа.

— Наташка.

Рупь-Пятнадцать упал на табурет, вытаращив глаза.

— Как узнал-то?

— Сначала Лавров, потом Густых, потом — она. Они все мёртвые, и все ходили, как живые. Это потерянная душа, египтяне называли её Ка. И еще было предсказано, что Египет будет сражаться и победит в некрополе. В царстве мёртвых, значит.

— Ка, — тупо повторил бомж и слегка встрепенулся. — А Лавров — это кто?

— Тот, что собаку застрелил.

— Андрейкину-то? Джульку? Зна-аю!..

Бракин тоже выпил чаю, и начал быстро собираться.

— Вот что, Уморин-Рупь-Пятнадцать. Я с тобой пойду.

— В подземелье? — ахнул бомж.

— Ну.

Рупь-Пятнадцать поднялся и спросил тихо:

— А не забоишься?

— Забоюсь. Ты мне, главное, покажи, где прятаться и куда бежать. А сам можешь в своем кильдыме закрыться. К тебе они не полезут, не нужен ты им. Ты, кстати, рисовать умеешь?

— Ась?

— План своего подземелья нарисовать сможешь?

— Ну… примерно только…

— Ну-ка, нарисуй.

Он вырвал из общей тетради листок, положил авторучку. Рупь-Пятнадцать снова сел и старательно, высовывая язык, нарисовал что-то вроде лабиринта.

Бракин повертел план так и этак, проворчал:

— Ты случайно в детских журналах не печатался?.. Ладно, пошли.

Рупь-Пятнадцать ничего не понял, но с готовностью напялил шапку на самые глаза.

— А откуда ты мою фамилию знаешь? — спросил он, выходя.

— Добрые люди сказали…

Бракин зажег фонарь, но и без фонаря было видно, что в заброшенном гараже кто-то успел побывать. Металлическая дверца была сорвана с верхней петли и углом утопала в снегу.

Бракин вошел, посветил. Выход из подземелья был разворочен, словно в проход пролезала какая-то необъятная туша. Мотоцикл лежал у стены на боку, а гнилой дощатый пол вздыбился.

Рупь-Пятнадцать тихо ойкнул.

Бракин посветил внутрь лаза, увидел покрытые изморозью неровные земляные стены. Потом вышел. Деловито спросил:

— Ты снег возле гаража чистил?

— Не-а. Сюда же давно никто не ходит.

Бракин наклонился, посвечивая фонарем, стал разбираться в следах.

— Кто-то вышел погулять, — заметил он. — Ну, ты вот что: посторожи здесь. Если что заметишь опасное — сигай в сугроб, или вон, за забор. Держи фонарь. Собаку, если что, ослепить сможешь.

— А ты? — испуганно спросил Рупь-Пятнадцать.

— А я влезу, погляжу…

Он свободно опустился в лаз, оказался в довольно узком и кривом туннеле, пополз вперёд, пока не упёрся в доски. Сдвинул их, как научил Рупь-Пятнадцать, и спрыгнул вниз. Под ногами был твёрдый, зацементированный пол.

Бракин прислушался. Кругом царила тьма, было душно и очень холодно.

Вспоминая план, нарисованный Умориным, сориентировался, встав спиной к доскам, и двинулся налево. Коридор был длинным, и, судя по ощущениям, достаточно высоким и просторным.

Он дошел до поворота и приостановился. Налево вёл ход в один из нежилых домов. Направо — в главный туннель. Бракин осторожно пошел направо.

И замер. В полной, непроницаемой тьме чувствовалось движение, шорох. Бракин опустился на корточки, принюхиваясь. Но запах был только один — запах гари. Причем гарь была едкая, — должно быть, от пластиковых ящиков и упаковок, в которых хранились цыганские припасы. Надо надеяться, что эта гарь перешибает собачье чутье, и обнаружить присутствие Бракина даже белой волчице будет трудно.

Странный шум возник у Бракина в голове. Ему показалось, что он слышит чей-то разговор. Это был, конечно, не разговор, а неясное порыкивание и ворчание. Но, странное дело, стоило Бракину вслушаться, как он стал различать смысл разговора.

— Все люди — ничтожества, — произнес низкий завораживающий голос. — Ни на кого нельзя положиться.