Соавтор - [8]

Я помню, каково заплетать косы. Помню, как после варварски выполненных наколок болела половина лица — будто на нее плеснули кипятком. Помню прелый ягель под босыми ногами. Помню капкан с застывшим в нем песцом. Помню горячее и блестящее от пота тело девушки.

У нее же, наверное, была пневмония… как она тихо сипло дышала… как я мог вытянуть ее — без антибиотиков, в темном холодном жилище прирожденных кочевников, среди полярной зимы?! Что-то, похожее на гипноз? Чудо?

Помню широкие черные крылья у себя перед глазами. Помню, как взмахиваю руками, и они становятся черными крыльями: я сам — Ворон! Бессмертный Ворон — во мне, а я — в нем! Помню гул бубна, поднимающий душу, и неописуемое ощущение бесплотного и стремительного полета над белой бескрайней равниной…

Я сижу на своей кухне и вспоминаю непрожитую мною — или почти прожитую? — жизнь человека из другого мира. Его безнадежное одиночество. Смесь избранности и обреченности. Его дикарскую открытость и дикарскую же замкнутость. Его откровения. Его веру.

Облако…

— Ты так вывалился, что я среагировать не успел, — говорит Андрей. — Это с непривычки, потом научимся…

— Облако…

— Белый Лось видел сестренку Облака, — продолжает Андрей. — Ей лет двенадцать. По меркам хигамэ она настоящая красавица. По нашим… ну ты понимаешь. Но у нее очень живая мордашка.

Хигамэ, вспоминаю я. Народ Ворона. Родичи Облака. Мои родичи?

— Облако — не ты, — говорит Андрей. — Ты должен это хорошо осознавать.

— Его мысли текут сквозь мои, — говорю я. Достаю чашки, разливаю остывший кофе, ставлю для следующей порции воду на огонь. — Я понял, как это. Я помню его памятью. Это безумие какое-то. Я помню его мать, помню, как он играл с деревянными чертиками — фигурками духов… когда ему было лет пять, не больше. Помню, как старый шаман проверял его… как бы сказать, черт?! На степень одержимости, наверное…

— Это правильно, — кивает Андрей. — Когда ты открыл выход, я уже почти не сомневался. А сейчас точно знаю: у тебя нормальная настройка. Ты ведь почему не мог туда войти, понимаешь?

— Нет, — я пью холодный кофе. У меня горят щеки.

— Ты писатель?

— Лузер я.

— Брось. Ты еще какой писатель. Просто почти все писатели делают одну и ту же фатальную ошибку — они сами туда прутся, понимаешь? Сами — своим телом, своими мозгами, своей душой… Но что бы ни ваяли дешевые писаки, никакой дурак из нашего мира в другой со своей памятью, своими мозгами и своим тщедушным тельцем не попадет.

— А как же я тогда?..

— Ты… ну как объяснить… скажем, у тебя хватило чутья отказаться от себя, — говорит Андрей и засовывает в рот печеньину. — Слушай, а у тебя еще что-нибудь пожрать есть? Так вот. Как только ты перестаешь цепляться за себя, за свою индивидуальность, память, амбиции — так он тут же и пропадает. Барьер. И все.

Я вытаскиваю из холодильника нарезанный сыр в пленке и масленку. Думаю — и вытаскиваю пачку пельменей.

— Не может быть… Так просто?

Андрей улыбается — кривя губы влево, блестя глазами и стеклами очков.

— Просто? Нет, щелкопер, это, знаешь ли, очень непросто. Если бы это было просто — никто бы не мучился, люди разгуливали бы по другим мирам, как по своему дачному участку. Ты пойми: в сущности, у каждого есть только он сам.

— Но я…

— А ты, похоже, действительно, писатель. Ты, между прочим, того… пельмени-то сыпь, вода кипит уже. Знаешь, я чего только не насмотрелся! И психов видел, и жлобов, и на киностудии был, и в куче театров… Все обещают выход. Выход! И почти никто не знает, что это такое. Чем модерновее — тем отстойнее. У всех на уме только слава и бабки. Уроды… Ничего. Я тебя проведу куда угодно.

— Ты писатель? — спрашиваю я, ставя перед ним тарелку.

— Я — актер. Фигу я им буду сниматься в сериалах, фигу! Идут они в сраку со своей рекламой! Я — характерный актер. Мне надо играть тому, кто в чем-то шарит — и выход видеть. Самое главное — видеть выход — тогда я идеально перевоплощаюсь. Так что я буду играть тебе. И за мной ты войдешь куда угодно, потому что у меня своей собственной индивидуальности нет совсем. Я — идеальный проводник.

— Как — нет?!

— А так, — Андрей выкладывает в тарелку с пельменями полстакана сметаны, вытряхивает на сметану пригоршню молотого перца и столько же соли. — Хороший актер — чистый лист. Рисуй, что хочешь. Я в себя впущу любую иномирную сущность — а ты войдешь за мной без проблем. Как домой. А как войдешь — так сразу вспомнишь.

— Вспомню…

— Жизнь, которую ты не прожил. Только не бойся. Правда — в деталях, запоминай детали, потом легче будет записывать.

— Как же слава и бабки? — спрашиваю я, с легким ужасом глядя, как Андрей уписывает соль и перец, слегка разбавленные пельменями.

Он поднимает глаза.

— А ты почему не пишешь для коммерческих проектов? По компьютерным игрушкам? Или по типу «Вовка в Тридевятом царстве», про Янку при дворе царя Гороха? Тебе слава с бабками не нужна?

Я молчу.

— И мне стыдно, — говорит Андрей. — Легче вагоны грузить или холодильники на девятый этаж таскать уважаемым гражданам, чем продаваться за бабки… Хотя, многие со мной и не согласятся…

— Тебе же нужны зрители, — заикаюсь я.

— Меня устроят читатели, — хмыкает он. — Твои читатели. Мне нужны не зрители, а партнеры. И выход. Вот что. Самое главное, что нужно — это выход. А прочее — шлак.