Со звездой на ниточке - [22]

— Что, ваша ученость, вы нашли? — переспросил Аз.

— Ошибку, — объяснил Этто. — С самого начала у меня было чувство, что здесь что-то не так. В основе стиля жизни на этой звезде лежит одна ошибка, и я наконец ее обнаружил.

— И вовсе это было не нужно, — высказался Аз, — потому что зря. Лучше жизнь, которая человеку приятна, даже если она построена на ошибке, чем жизнь правильная, но огорчительная.

— Это рассуждение легкомысленное, — выговорил ему Этто, — и притом бестолковое. Уже сама мысль о том, что где-то есть ошибка, не дает мне покоя и портит настроение.

— Вот она, трагедия теоретика, — отозвался Аз. — Меня мысль об ошибке не беспокоит, пока не побеспокоит сама ошибка; а она до сих пор меня не беспокоила.

Тем временем румяный, на которого ни один из землян не обращал внимания, волновался все сильнее.

— Если жизнь в нашем мире и правда покоится на ошибке, — сказал он наконец, — то, прошу вас, расскажите нам о ней, иначе мы лишимся и покоя и мира.

— Ну разумеется, — сказал Этто, — вам следует знать, какая ошибка легла в основу вашего образа жизни. Когда мой спутник покинул смятую постель, чтобы помчаться производить средства для неестественной жизни в квадратном доме, меня зацепило слово «средства». И, в сущности, ошибка таится в этом слове.

— Хорошая шутка, — воскликнул Аз, — вернее, скверная! Как может ошибка, на которой покоится жизнь целой звезды, заключаться в единственном слове, да к тому же всего из двух слогов!

— Так других-то нет, — объяснил Этто. — Как производство может создавать ресурсы, действительно полезные для человеческой жизни, если оно одновременно не создает цели жизни?

— Но в чем же состоит эта цель? — спросил румяный.

— В умственном развитии человека, — отвечал Этто. — Человеческий разум не может развиваться, если не направлен на постоянно развивающийся объект, а такой объект — только производство. Без него человеческий ум ничто не будет подстегивать снаружи к совершенствованию, и в конце концов он замрет на месте.

— Но наш разум не замер, — возразил румяный.

— Его время на исходе, — сказал Этто, — и однажды он обязательно замрет. Но тогда будет поздно начинать сначала.

Румяный волновался все сильнее.

— Если так, то мы движемся к ужасному концу!

— Правда, все медленнее, но зато и все увереннее, — подтвердил Этто.

— Итак, чтобы избежать ужасного конца, — заключил удрученный румяный человек, — нам ничего не остается, кроме как поменять его на бесконечный ужас, снова подчинившись принуждению производства.

— Проявите на этот раз смекалку, чтобы не отдавать слепо власть обратно производству, вместо этого заставьте его работать на пользу целям жизни человека, совершенствованию разума. Исходя из этого и определите, что производить и как.

— А умственное развитие, какое у него должно быть содержание, чтобы соответствовать этим целям? — захотел знать румяный.

— О чем здесь спрашивать, — сказал Этто. — Совершенствование разума — это и есть его содержание. Но форма полностью зависит от вас.

— А можно ли нам принять за форму ту жизнь, которую мы вели последнее время? — уточнил румяный.

— Я бы даже ее и посоветовал, — сказал Этто. — В ней нет нехватки ни в чем, кроме постоянного вызова человеческому разуму. Возможно, было даже необходимо, чтобы этот вызов на время пропал, и тогда в какой-то момент вам оказалось нечем заняться, кроме самих себя.

Румяный с облегчением вздохнул:

— Тогда мы сможем отделаться испугом. Но — только если вы вселите его, этот испуг, во всех остальных. Нужно, чтобы каждый житель этой звезды ужаснулся, как я, от мысли, что, если мы не изменим нашей жизни, однажды наш разум замрет. Лишь это заставит нас бросить теперешнее существование и начать другое.

— А как же мы должны разносить пугающие мысли? — спросил Аз. — Разве что шастая как пугала вдоль и поперек всей звезды?

— Возвращайтесь на то место, где мы с вами в первый раз встретились, — сказал румяный, — а я пока скажу подойти туда ближайшим группам. И как только вы нагоните на них страха, они разбегутся и разнесут его по всей звезде.

Земляне с предложением согласились, и длинноногий Этто сразу же пустился в путь. Аз торопливо вскинул рюкзак и присоединился к гроссмейстеру.

— Совсем недавно вашу ученость не оставляло нелепое чувство, — сказал Аз, пытаясь не отставать, — а теперь нелепое чувство появилось и у меня. Все-таки это нешуточное и довольно щекотливое дело — вытащить целый народ из уюта жизни, где им чрезвычайно комфортно. Это ответственность. Если новая жизнь, которую мы планируем создать, не принесет обществу румяных счастья, они будут проклинать нас до конца дней своих.

— Это просто душеспасительные сантименты, они не должны нас сбивать с толку, — возразил Этто. — Я верен одной только эстетике, а застывший на месте разум — изо всех самый неэстетичный.

— Очень может быть, — признал Аз, — однако суетливый ум тоже не слишком красив; и если он к тому же противоречит сам себе и окружающем миру, так от него и вовсе беда.

— Если бы существовали только эти два разума, который бы ты выбрал, — спросил Этто, — застывший или суетливый?

— Если бы я всерьез подошел к этому выбору, — отмахнулся Аз, — у меня у самого, наверное, всякое соображение тут же застыло бы, так что и спрашивать не стоит.