Со святой верой в Победу - [16]

Во время отступления я был ранен пулей в левую руку навылет. Вновь госпиталь - в городе Александрия. Ранение оказалось сравнительно легким: пуля прошла между костью и сухожилием, не затронув ни того, ни другого. Рана вроде бы быстро заживала. В полевом пересылочном госпитале (ППГ), где оставались в основном легкораненые, с питанием было ужасающе скверно. И наверное, не только из-за плохого снабжения - начальник госпиталя подполковник медицинской службы выглядел на редкость, не по военному времени, упитанным... Обеды состояли из полтарелки (алюминиевой) супа, в котором в лучшем случае можно было выловить один-два листочка капусты, картофельную крошку, из ложки-двух каши, ломтика хлеба, стакана чем-то слегка замутненного кипятка, почти несладкого. Долго продержаться там было невозможно. Протесты фронтовиков оставлялись без последствий. К слову будет сказать, что отношение к советскому солдату (как, пожалуй, и к российскому до Октября, и к оному же ныне) было и остается ужасающе скверным, безответственным. Все, что сваливается на него, многострадального, может выдержать только он один. "Любой ценой - победу", "любой ценой - высоту". Это было официальной установкой, своего рода бравадой и высших, и низших начальников. Вместо того чтобы обойти противника на высоте оврагом, Ванька-взводный поведет солдат в атаку в лоб, на пулеметы... Кстати, таких вояк в генеральских званиях, Ванек-командующих, у нас полно и сейчас - пруд пруди. Безжалостное отношение к солдатам в Чеченской войне - свежий тому пример.

Писатель-фронтовик В. П. Астафьев прав, когда говорит, что наше советское руководство "нашими трупами завалило противника, так проложило путь к победе". Своими глазами я видел, как трупы валялись, уже разлагающиеся, незакопанные; как умершего ночью в полевом госпитале солдата закапывает за бараком на полуметровую глубину девчонка-санитарка, хотя село с кладбищем - рядом, при госпитале есть машина, повозки и "жеребцы" капитаны и майоры медицинской службы, часто с фельдшерским образованием, не лечащие. Одним из таких госпиталей был и тот, из которого, не долечившись, мы бежали на фронт, в действующую часть.

Мы с группой раненых, дела которых шли на поправку, у которых ноги были целы, стали проситься в свои части или в общие партии, отправляющиеся на фронт. А надо сказать, что я оказался в госпитале не своего, а соседнего, 2-го Украинского фронта - меня подсадили "не в ту" машину. Нам начальством в выписке из госпиталя было отказано. Я дал себя уговорить двоим соседям по нарам о самовольном уходе в их часть, которая находилась сравнительно недалеко. Узнали о ее местонахождении от вновь поступивших раненых. Документов, красноармейских книжек в то время мы еще не имели. Нужда была лишь в справках о ранении, но на них решили махнуть рукой. Ранним декабрьским утром, накануне нового 1944 года, мы двинулись на фронт: от села к селу, помнится, дважды переночевали, питались за счет местных крестьян, только что переживших фашистскую оккупацию и как-то по-особому смотревших на нас - не все были рады "красной" власти, особенно возрождению колхозов.

По дороге, к моему несчастью, рука без регулярной обработки раны и перевязок вдруг сильно разболелась, стала распухать, синеть. Еду, о которой так много до того мечтал, крестьяне предлагали, но аппетит пропал. Плохо спал, шел с температурой тяжело, чувствовал себя виноватым перед товарищами, что обременяю их. Они были из 5-й танковой, и мы шли к ней. По приходе в штаб 12-й гвардейской механизированной бригады 5-го гвардейского механизированного ордена Кутузова корпуса 5-й гвардейской танковой армии (позднее корпус был включен в 4-ю гвардейскую танковую армию; он сражался бок о бок с 10-м гвардейским Уральским танковым корпусом), получил медицинскую помощь, затем был направлен в минометный батальон. Мои спутники вернулись в свою роту противотанковых ружей. Оказался в роте мощных 120-миллиметровых минометов - назначили на вакантное место командира 2-го расчета 1-го взвода 1-й роты. В этом соединении воевал уже до конца пребывания на фронте.

По характеру мой солдатский фронтовой труд в роте тяжелых минометов резко отличался от того, каким он был прежде, особенно в мою бытность пулеметчиком. Прямое соприкосновение с противником было не столь частым, хотя и доводилось попадать под авиабомбежку, артиллерийский, минометный, иногда и ружейный обстрел. Поскольку я хорошо помнил математику, тригонометрию, быстро и точно производил расчеты для ведения стрельбы по цели, меня командир роты или другие офицеры, среди которых со школьным средним образованием почти никого не было, брали с собой на командные пункты пехотных частей и подразделений (линию огня), которые мы поддерживали и откуда вели корректировку стрельб. Тогда-то, при перебежках, вновь доводилось попадать под ружейно-пулеметный огонь.

Передислоцирование техники, боеприпасов и личного состава расчетов производилось обычно на механической тяге. Появились время и возможность для чтения книг: их, иногда, как и люди, израненных, можно было подобрать на улицах и в разрушенных войной домах. Стала ближе казаться мирная жизнь, тем более, что, как все в 1944 году уже чувствовали, победа была не за горами. В батальоне и бригаде участвовал в общественной работе, выпуская боевые листки, начал печататься в военных газетах, выступал с докладами, беседами.