Со шпагой и факелом - [182]

Из записок М. Леонтьева >{132}

Прощение

Беспокойства, возникшие от большого числа выключенных штаб- и обер-офицеров армии и флота, которые толпами разъезжали в окрестностях Петербурга и отбирали силою для себя пищу в трактире на большой дороге Московской на 7 верст от сей столицы и лежащего при реке,…

… [нрзб.] по Нарвской и другим дорогам, а сверх того и политические виды знаменитого и в большую доверенность вошедшего к Павлу I-му графа Палена, побудили сего государя объявить в исходе 1800-го года всеобщее прощение выключенным, которых целые толпы и прибыли в начале 1801-го года в Петербург для благодарения царя и подачи просьб, кто куда желает определиться. Сим воспользовались и друзья графа Палена, знаменитые изгнанники князь Платон и графы Валериян и Николай Зубовы, барон Бейнигсен, Чичерин и многие другие славные генералы века Екатерины II-ой.

Я сам был очевидец, когда Павел I-й принимал Зубовых в зале Михайловского дворца по их возвращении. Государь весьма милостиво обошелся с князем Платоном, взял его под руку, подвел к окну, долго с ним разговаривал, и видно было из поклонов последнего, что разговор сей был очень для него благосклонен. Князь был в мундире первого кадетского корпуса, туда он накануне дня представления был назначен директором, был принят генералом от инфантерии, а брат его Валериан был назначен во 2-й кадетский корпус также директором и принят в службу также полным генералом; и с которым государь также обошелся милостиво, потрепав его по плечу. Сей Валерьян, будучи красавец, был без ноги, которую потерял он пьяный во время польской войны и о ране которого Суворов сказал: «Боли много, а славы мало». Третий их брат Николай, страшилище по своей гигантской наружности и большим глазам, был назначен шефом гусарского, помнится, Сумского полка. Три сии брата были в Андреевских лентах, которыми Екатерина их украсила, и обратили на себя внимание всех присутствовавших, из которых многие их знали во время прежнего царствования, а другие слушали лестные и чрезвычайно увеличенные им похвалы, и, будучи недовольны настоящим, верили с охотою прошедшему. Павел I-й при сей аудиенции был очень весел и смеялся с Зубовым и другими. Он не думал, что видит того, который сорвет корону с головы его и, быть может, видя себя окруженного крепостными валами и сильной стражей, презирал всех сих вельмож, имевших причину быть им недовольными; и не эта ли была причина поспешного переезда его в Михайловский замок? Кто знал и видел Павла I-го, тот не мог не удивиться сему всепрощению, в течение которого, принимая одних, он выключал и сажал в крепость других. Одним словом, граф Пален, наклоня Павла I-го на дело ему несвойственное, показал сим и свой гибкий ум, и великую силу доверенности, у царя им приобретенной.

Слухи

В течение последних двух месяцев царствования Павла I-го Петербург волнуем был разными неистовыми слухами, направлявшими публику на один предмет – ненависти к Павлу. Так, говорили и с великой утвердительностью, что Павел I-й намерен вскоре развестись с императрицей и жениться на Гагариной, что вся императорская фамилия развезется по монастырям, наследник посадится в крепость и объявятся наследниками трона будущие дети его от Гагариной. И что Семеновский полк за преданность нашу к наследнику разошлется по сибирским гарнизонам. Сии слухи производили свое действие в публике, которая никогда исследовать не любит, а, с жадностью хватая самый нелепый слух, ревностно распространяет оный. Так и было: умы распалялися, неудовольствие увеличивалося, и Павел I-й день ото дня становился ненавистнейшим тираном в глазах обитателей Петербурга; так достигал своей цели исполненный великого ума и хищности глава заговора противу императора Павла Петербургский военный губернатор граф Петр Алексеевич фон-дер-Пален.

Но в сие время и Павел I-й получал безымянные доносы о существовании заговора на жизнь его, чего при всей своей деятельности граф Пален отвратить не мог, но к кому государь должен был обратиться о исследовании сих доносов, как не к нему же, ибо в руках его сосредоточена была власть военная, гражданская и полицейская всей столицы, и которого Павел почитал преданнейшим себе человеком. Чтобы усыпить совершенно императора, граф Пален имел дерзость и бесстыдство сам донесть Павлу о существующем будто бы заговоре по безымянным доносам, и чтобы – для устрашения бдительностию правительства публики – не прикажет ли он, собрав офицеров гвардии, объявить им о всем. Павел I-й дал на сие хитрообдуманное и с присутствием духа произведенное действие свое согласие. Вследствие сего, дня за четыре до 12-го марта мы и были собраны все в дом графа Палена у Полицейского моста поутру до развода. По полном нашем съезде и по помещении нас в зале сего дома граф вышел к нам в полном мундире и, раскланявшись, сказал громким голосом: «Господа! До сведения государя императора доходит о существовании заговора в столице, но его величество надеется на вашу верность!» Последние слова произнес он с коварной улыбкой и, взглянув, не переменяя мины, на нас быстрыми глазами, поклонился и ушел в свои комнаты, а мы поехали по домам. Известно, что в заговоре противу Павла были и некоторые офицеры гвардии, и думать надо, что сверх усыпления [бдительности] Павла, сия сцена сделана была для их ободрения, показав им ясно и свою силу и неустрашимость. Но когда хитрость графа Палена торжествовала с одной стороны, то с другой – безымянные доносы повторялись не только Павлу I, но и любимцам его Нарышкину и Кутайсову. Последнему 11-го марта после полудня, как сказывали тогда, было даже подано письмо с именами заговорщиков, но он, не распечатав его, положил под подушку своей постели, намереваясь прочесть его поутру 12 числа. Все сии слухи делали то, что Нарышкин по званию своему начал проводить ночи не раздеваясь, употребляя все осторожности с своей стороны, но разведать о точности заговора сии придворные любимцы не имели средств, будучи окружены глазами умнейших людей того времени. Туча собиралась над головой Павла I-го, но он пребывал беспечен, надеясь на свою стражу и батареи замка.