Сны Вероники - [9]

Он часто доводил её до истерики тем, что, в очередной раз, мог прийти, броситься в ноги и клясться в вечной любви, как в бреду повторяя, насколько любит её, хочет быть с ней и что никогда её не оставит, а через некоторое время удалялся, исчезал, пропадал, а когда вновь возвращался, то молчал, как будто ничего и не говорил до этого, как бы потеряв дар речи от предательства перед ней. Но через несколько дней, опять было искреннее вставание на колени, преданный взгляд и зароки «больше никогда…». Она же, терзаемая противоречивыми чувствами, опять прощала и – принимала его.

Он же не просил прощения, он не требовал понимания. Он сам, вероятно, не знал, что с ним происходит и как какая-то часть его позволяет случаться тому, что происходило на протяжении уже нескольких лет, без возможности выскочить из этого замкнутого круга: встречи, клятвы, отдаление, раскаяние, возвращение и неудержимый новый срыв. А Натали, в свою очередь, с каждым новым витком этого жуткого круга, испытывала вначале облегчение, потом панический страх потери, переходящий в истерику и, как результат, бессилие от невозможности остановить этот кошмар. Всё это переливалось в какой-то животный страх, переходящий в ужас, и Натали чувствовала себя, как та собака Павлова.

Когда-то она вычитала, что кроме известных успешных опытов академика и его команды, был ещё один, менее знакомый широкой публике. Вначале этот опыт повторял уже известную версию: собачке давали еду и одновременно звонили в колокольчик, закрепляя тем самым связь между двумя раздражителями. Затем собачку били током, одновременно включая при этом яркий свет. Эксперимент заканчивался тем, что у подопытной вырабатывался условный рефлекс: при звуке колокольчика собака выделяла слюну в предвкушении еды, а при ярком свете – в ужасе забивалась в угол, боясь удара током.

Об этом опыте известно всем, еще со школьной скамьи. Но, мало кто знает, что неугомонные исследователи продолжили эксперимент: теперь на звук колокольчика собаку стали бить током, а при свете лампы – давать еду. Говорят, что бедное животное сначала пыталось понять человеческую логику, но в какой-то момент начинало в безумной панике метаться по клетке, проявляя все признаки невротического поведения, а затем ложилось на пол и уже больше ни на что не реагировало.

Так и Натали, в какой-то момент начала чувствовать, что приближается к такому состоянию, когда и она, как та собака Павлова, не имея возможности понять логику происходящего с ней, просто упадет и станет безразлична ко всему.

Именно поэтому, ей, как никогда и никому другому, спасительно подошла работа статуи.

Теперь, когда Натали работала, все мешающие чувства и даже мысли о наболевшем, на какое-то время, замирали, переставая течь в её измученном сердце. Да, да – именно в сердце, потому что именно там мысли оседали горечью и тоской, каким-то образом быстро минуя голову, где по общепринятому мнению они и обитают. Тогда как Натали верила, что её мысли не всегда принадлежат именно ей.

Но всё-таки особенно удачные из них, посещающие её, она старалась записывать и радовалась им, как радуются приходу дорогих гостей. То была радость с примесью искреннего детского восхищения, как радуется ребёнок неожиданно подаренной ему игрушке.

Однажды, во время работы, наблюдая за рекой мыслей текущих через неё, Натали осенило: она поняла, что и с сердечной болью, переживаниями или другими душевными травмами можно поступить так же, как с тяжестью нелепо поднятой руки – просто перестать думать о них! А потом, перестав думать, – просто отпустить.

Музей вина и хлеба

Они расстались, и ночи её стали длиннее и тягостнее, а сны короче и мучительнее. Говорят, что мы все видим сны, но не всегда их запоминаем. Иногда она думала, что лучше бы не помнить ничего из того, что было. Но где-то глубоко внутри она чувствовала, что нужно пройти и через эту нескончаемую, иногда полную абсурда, а нередко наполненную необычного смысла череду сновидений, пережить невыраженные чувства и события, сказать невысказанное и сделать несделанное.

И начала она принимать лекарство, именуемое мужчины, и запивала его любовью, чувствуя во. рту привкус горечи. Но лекарство делало своё дело, оно глушило боль и одиночество и обладало приятным побочным эффектом: тешило самолюбие и наполняло гордостью эго.

Однажды ей приснилось, что он позвонил и сказал, что находите я в музее вина и хлеба. Даже во сне она недоумённо пожала плечами. Он сказал, что ему там хорошо. Она проснулась, и его слова витали роем назойливых мушек над всем, что бы она ни делала в тот день. И вдруг её осенило: у слова вина есть и другое значения, а хлеб делают из МУКИ и если переставить ударение, получится чувство, для которого мозг, оперирующий лишь образами и ассоциациям, нашёл такую лазейку самовыражения. И её душа зарыдала от осознания того, что она чувствует его боль…

И опять прошло время, как вода обтачивает камни, сглаживая боль и обиду от уже давно несуществующих воспоминаний, и ей снова приснилось, что он ей позвонил. Утром, после ночи, проведённой с другим мужчиной. Ей приснилось, что она не ответила, увидев его номер. Ей приснилось, что она подумала: «И зачем и кому это нужно? Мы же решили остаться Друзьями…» Но даже и в дружеские рамки не входят телефонные звонки после бурно проведённой ночи с другим. Ей приснилось, что она об этом забыла… потому что это был просто… сон… но она не знала, что именно.