Сны Шлиссельбургской крепости - [71]
Что на это ответить? Действительно, как мог Мышкин критиковать энергичный Исполнительный комитет, когда самому ему так и не удалось совершить ничего значительного? Отбиваясь от наседавших оппонентов, он позволил себе ироническое замечание:
— Не понимаю, что надо приветствовать: отчаянную смелость или смелость отчаяния?
Забавнейшие спектакли разыгрывались в мценской «гостинице». В последнюю субботу января Войнаральский объявил в столовой, что его вызывал капитан Побылевский и предупредил: в понедельник приезжает инспекция из губернского жандармского управления. Смотритель просил господ революционеров «соответствовать».
В понедельник в пересылке было тихо и уныло.
В канцелярии ни одного посетителя. Заключенные, заросшие щетиной (специально два дня не брились), сидели взаперти в своих камерах и с постными лицами штудировали книги духовного содержания.
Жандармский полковник со свитой обследовал помещения…
Распахнулась дверь большой спальни, и ворвавшийся первым Побылевский закричал: «Встать, канальи!», хотя заключенные сразу вытянулись по струнке. Свита входила, будто икону вносила, и «икона» (господин полковник в позолоте пуговиц, орденов и аксельбантов) бархатным голосом заговорила:
— Господин капитан, вы уж того, слишком…
— Нельзя-с никак иначе, ваше превосходительство, — молодцевато отрапортовал Побылевский, — строгости, только строгости! Тут сидят главные преступники.
Полковник поморщился и осведомился:
— Жалобы имеются?
Жалобы не заставили себя ждать:
— Газет не дают, — роптали заключенные. — Свиданий с родными не разрешают. В карцере гноят.
— Господин полковник, я письмо министру написал, — заявил Дмоховский. — За ничтожную провинность меня лишили прогулки.
Весьма довольный услышанным, полковник все же пробурчал:
— Господин капитан, излишне усердствуете.
И поспешил ретироваться.
На следующий день, когда инспекция уехала, Рогачев, нацепив бумажные эполеты, устроил в столовой «разнос» смотрителю:
— Господин капитан, — выговаривал Рогачев Побылевскому под одобрительный хохот присутствующих, — я безмерно огорчен увиденным: преступники все еще живы, а некоторые даже шевелятся. А посему приговариваю вас к штрафному бокалу вина.
«Приговор» был тут же приведен в исполнение.
Второго марта наконец-то состоялось свидание с маменькой. Долго она добиралась до Мценска!
Маменька засыпала его вопросами, рассказывала о Григории, о себе и случайно проговорилась, что пришлось продать дом. Теперь она со старшим сыном снимает флигелек.
— Почему же ты мне не писала? — упрекнул ее Мышкин. — Я бы запретил тебе приезжать.
Он рассердился. Впрочем, как он сам раньше не догадался, что такое путешествие ей не по средствам?
— Ипполит, когда еще бог даст увидеться, — сказала маменька, и Мышкин отвернулся, чтоб не видеть ее слез.
Переведя разговор на другую тему, он спросил, есть ли для него письма. Маменька порылась в кошельке и протянула конверт. Мышкин чуть не подпрыгнул: Фрузя объявилась! Ведь еще в петербургской предварилке он сообщил ей адрес матери.
…Дрожащими руками он вскрыл письмо… Почерк знакомый, но это не Фрузя.
«Прошу тебя, Ипполит, по старой дружбе рассказать твоим товарищам, что я человек мирный, зла на них не держу, и помогал тебе в трудный момент, и горю желанием принести пользу обществу. Пускай они динамит в меня не кидают, а также выстрелы не производят. Пусть лучше застрелят начальника нашей канцелярии надворного советника г. Толмачева — прохиндей порядочный, ретроград, не подписал мое повышение по службе. А я при случае всегда рад оказать услугу. Почитающий тебя В. Л».
«Ай да Лаврушкин, ай да шельма!» — рассмеялся Мышкин.
— Маменька, а других писем не было?
Других не было. Мышкин поймал себя на том, что до последнего момента твердо верил: маменька должна была привезти письмо от Фрузи.
Свидание окончилось. С маменькой договорились, что она придет на следующее утро.
Размышляя о странном молчании Супинской, Мышкин медленно брел по коридору и на лестничной клетке столкнулся с Войнаральским.
— Послушай, Порфирий Иванович, — спросил Мышкин, беря Войнаральского за пуговицу халата, — как ты думаешь, почему нет известий от Фрузи? Ссыльных же не лишают права переписки?
Войнаральский промычал нечто невнятное и отвел глаза.
— Постой, ты что-то знаешь? Она заболела? Ее отправили на каторгу?
— Месяц назад я получил письмо от Зарудневой, — тихо ответил Войнаральский, по-прежнему избегая взгляда Мышкина. — Боялся тебе говорить… Но раз уж спросил… Фрузя умерла. В ссылке… Подробностей Заруднева не сообщает.
Пуговица от халата осталась у Мышкина в руках.
…Он лежал один в пустой спальне, уткнувшись головой в подушку, когда в комнату вбежал Петр Алексеев.
— Мышкин, поздравляю! Царя бомбой разорвало!
Мышкин сел, потер ладонями виски. Алексеев с удивлением смотрел на товарища.
— Так ему и надо! — процедил сквозь зубы Мышкин. — Казнили главного палача.
Смотритель Побылевский нервно мял папиросу:
— Вы, конечно, рады? — допытывался он у Мышкина.
— Господа, господа, опомнитесь, — сказал Побылевский. — Подумайте, что вы натворили! Народ скорбит… Надеетесь на милосердие молодого императора? Одно я знаю — а сужу по своему личному опыту: на службе у меня менялось много начальников, и каждый следующий был еще круче. От новой метлы добра не жди.
