Сны Сципиона - [32]

Я выпил бокал неразбавленного вина, после чего Диодокл прижег мне рану на руке. Он наловчился делать это мастерски — прикасался на один миг, чтобы прижечь сосуды и остановить кровь, тогда как иной лекарь умудряется поджарить полруки, нанеся вреда более, нежели вражеский меч. Потом верный мой слуга снял с меня шлем и обтер его внутри водой с уксусом. К счастью, в запасе у меня имелся подшлемник, потому как прежний насквозь был пропитан потом, я также сменил тунику на новую — моя была в пыли и крови. Странно, все эти подробности моего пребывания в лагере запомнились мне куда яснее, чем сама битва.

Я не сомневался, что Ганнибал окружит наш лагерь на рассвете. Легионеры, что оставались в резерве, были так огорошены известием о поражении, что не могли поверить, что нашей армии больше не существует. Почти никто не спал, но и предпринять что-то люди не пытались, их как будто лишили способности двигаться, отняли силы и волю. Они выглядели обреченными.

Когда я со своими воинами подошел к воротам, то, к своему удивлению, не увидел там построенных для похода легионеров. Я огляделся в недоумении.

— Где префект? — спросил я, озираясь. Внутри меня стал закипать гнев.

— Здесь я, не кричи! — оказывается, префект ждал меня подле караульных. — Я остаюсь на месте и жду приказа консула.

— Какого консула! Все погибли!

— Много ли ты знаешь, щенок! Не мути мне людей! После вас прискакал центурион и сказал, что Варрон спасся.

— Может, это и так. Только Ганнибал будет здесь прежде нашего Варрона. Этот лагерь против всей армии Пунийца тебе не удержать!

— У меня десять тысяч! А сколько у тебя?

— А у нас вчера было семьдесят тысяч! И где они! Кроме тех, что сейчас в лагере, сколько осталось, скажи?

Префект долго молчал, потом выдавил, как приговор:

— Вы все драпали, как зайцы. Я буду стоять на месте и ждать консула. Меня ты с позиции не собьешь.

Я едва не завыл от отчаянья. Префект был выше меня по рангу, и я не мог приказать ему отступить.

— В лагере почти нет воды. И Ганнибал знает об этом, — привел я последний довод, и в этот миг мне вспомнились вопросы Аппия на совете.

Ну вот, все наконец стало понятным — Пунийцу нужно было именно это место для битвы: ветер, дующий нам в лицо, холмы, на которых он разместил ливийскую пехоту, долина, которая, как жерло подземного мира, засасывала наши стиснутые со всех сторон легионы. Обмелевший Афид, по водам которого, как по суше, обходя нас, могли промчаться его всадники, если не удастся опрокинуть конницу Эмилия Павла. И ровная как стол равнина за нашей спиной — простор для нумидийцев, и в итоге наше почти полное истребление.

Почему мы не поняли этого прошлым вечером? Почему?!

* * *

Не знаю, что случилось с этими людьми, почему триарии так обмякли и телом и духом, что, скорее, напоминали опорожненные бурдюки от вина, нежели людей — ведь им не довелось выйти на поле брани, они не испытывали того отчаяния, какое пришлось пережить нам — стоять в бездействии, изнывая от жары и жажды, и слышать впереди крики ужаса и боли и сознавать, что наших воинов, изнемогших в рукопашной, убивают в эти мгновения, а мы ничем не можем им помочь…

Пока я искал и не находил нужные слова, чтобы убедить префекта, караульные отворили ворота лагеря, и внутрь въехали двенадцать всадников. Во главе — два военных трибуна, замыкали маленький отряд человек пятьдесят пехоты. Судя по всему, они побывали в битве, но успели привести себя кое-как в порядок.

— Семпроний Тудиан, — назвался один из трибунов, — а это Гней Октавий. Мы притащились из малого лагеря. Дерьмовый день. Самый дерьмовый в моей жизни.

— Корнелий Сципион, — назвался я: после битвы многих было не узнать — лица в грязи и крови, доспехи измяты. Ту-диана я, к примеру, распознал лишь по голосу. — Что-то вас мало, — заметил я.

— Остальные струхнули и остались в малом лагере, — отозвался Октавий. — Глядят за частокол и видят, как поле светится от огней — повсюду факелы, пунийцы собирают добычу с наших мертвецов. И галлы, галлы с ними. Я слышал, как они воют там, на поле, от восторга. Слетелись, стервятники. Рубят головы тем, кто еще жив и очнулся от ночного холода.

— Думают, что выиграли войну, — сказал Тудиан и зло сплюнул. Вернее, сделал вид, что сплюнул — во рту у всех в тот день пересыхало мгновенно, а на зубах скрипел песок — подарок осерчавшего ветра. — Надо уходить. И быстро, — добавил он, поворачиваясь к префекту лагеря.

В его лице я обрел в тот момент союзника.

— Идти в темноте наугад, когда вокруг рыщут псы-нумидийцы? — Префекту эта мысль показалась еще более безумной, нежели прежде. — Я не овца для заклания. Здесь мы все же под защитой стен.

— А что будет завтра? — спросил Тудиан.

— Завтра придут легионы.

Мы с Тудианом переглянулись.

— Какие легионы?

— Те, что прорубились через центр, — уверенно заявил префект. — Они не могли все погибнуть. Уверен, не меньше половины уцелело. Они ушли вверх по Афиду. Но завтра они вернутся в лагерь, как вернулись после битвы при Требии. Они ударят в тыл Ганнибалу, а мы ударим из лагеря.

— С чего ты это взял? — Я буквально опешил, услышав подобные фантазии.