Сны Сципиона - [20]

Но едва-едва дохнуло весной, как Ганнибал снялся с лагеря и ушел, и мы не могли этому помешать. Ему ничто в те дни не могло помешать: ни горы, ни покрытая водой долина Арно. Река разлилась так сильно, что превратила все поля в округе в настоящие болота. Уже много позже я слышал рассказы о том переходе: вьючные животные мерли сотнями, ночами люди могли спать только лежа на их трупах, что возвышались над водой вместе с поклажей. Четыре дня и три ночи длились эти странствования по болоту, когда ноги вязли в тине и надо было следовать строго за проводниками, потому что невозможно было понять, где поля под водой, а где русло настоящей реки. От мерзких испарений и грязной воды у Ганнибала воспалились глаза, и он вскоре ослеп на один глаз. Но казалось, чем больше препятствий вставало у него на пути, тем сильнее росли его дерзость и упорство.

Надежды, что его остановят дожди, морозы и варвары, нам пришлось оставить.

Тем временем командование над легионами приняли новые консулы[37], и мы с отцом вернулись в Рим.

* * *

Я не стану здесь описывать еще одно страшное наше поражение у Тразименского озера, где несчастный Фламиний погиб, забрав с собою в Аид почти всю свою армию. Как прежде Семпроний, он попался в ловушку Ганнибала, легионеры вынуждены были сражаться на узкой полосе озерного пляжа. Бежать было некуда, а тот, кто пытался спастись вплавь, беспомощный, тонул, не имея сил переплыть озеро в доспехах. Никто так точно потом не смог сказать, скольких же мы потеряли в тот день. Называют пятнадцать тысяч. Возможно, наши потери были даже больше. Я не стану здесь порочить Фламиния лишь за то, что он был плебеем и все время ссорился с сенатом. Прежде он уже командовал армией и одержал блистательную победу над инсурбами, которую после поражения у Тразименского озера стали спешно преуменьшать. Спору нет, Фламиний умел говорить красиво, очаровывал плебс своими дерзкими выпадами в адрес знати и прославился тем, что запретил сенаторам и их сыновьям владеть большими кораблями, то есть вести морскую торговлю и богатеть. Закон был глуп и не нужен ни тогда, ни потом, зато подобные уступки черни позволили набрать голоса кандидату от плебеев. Но там, на берегу злосчастного озера, Фламиний бился храбро, и пока он был жив, армия тоже сражалась из последних сил. Он пал — и его люди обратились в бегство.

Поначалу об этом новом бедствии просочились лишь смутные слухи. Как промозглый туман с болот, они текли вместе с беглецами и достигали Города. Спасшиеся и сами толком ничего не могли рассказать, что же на самом деле случилось и почему консульская армия опять разбита.

Женщины бродили по улицам, расспрашивали встречных, не знает ли кто о судьбе их родных. Народ стал стекаться к курии, ожидая верных известий, я пошел вместе со всеми. Отец был на заседании сената, но сенаторы не могли ничего решить, ожидая верных вестей, как и весь народ. Наконец перед заходом солнца к людям вышел претор Марк Помпоний и сказал тихо, так, что слышали только стоявшие поблизости:

— Мы проиграли большое сражение…

Ничего, кроме этой отчаянной фразы, произнести он не смог.

Многие тут же кинулись к воротам — встречать тех, кто возвращался в Город, избежав гибели и плена, слухи расползались, то в одном доме, то в другом раздавались отчаянный плач и крики. Рассказывали, что одна женщина умерла, когда сначала получила известие о смерти сына, а потом он живой постучался в дверь родного дома. Сердце ее после тяжкого горя не выдержало радости.

Казалось, это будет повторяться снова и снова, как будто наш враг заколдован, а мы обречены приносить ему кровавую дань. И некому нас расколдовать, некому спасти от смертного бедствия. После битвы на берегах Требии, когда нам все же удалось сберечь легионы, новое поражение казалось изощренной местью Фортуны.

Потом были шесть месяцев диктатуры[38] Фабия Кунктатора, который ходил со своим войском за Ганнибалом по пятам, отлавливал его фуражиров и уничтожал мелкие отряды, успешно уклоняясь от сражения. Так он сберег армию, но разорялись наши дома и поместья, гибли люди, и горели нивы.

Само собой, мы постоянно спрашивали друг друга: неужели Рим так ослаб, что не может собрать огромную армию и дать решающий бой, чтобы навсегда уже прогнать завоевателя с нашей земли? Разве мало у нас смелых и испытанных в боях воинов? Разве нет преданных союзников? Разве мы бедны и не можем вооружить подобную армию?

И мы собрали невиданную прежде армию. И вооружили.

И вся она осталась на поле под Каннами.

* * *

В этот день я более ничего не записывал, хотя перед глазами то и дело возникали картины тех лет, и мне хотелось вновь немедленно взяться за стиль. Однако нынешние дела отвлекли от прошлых.

Женщины прибыли после полудня: небольшой караван, слуги и служанки, повозки со всяческим скарбом. Эмилия привезла с собой трех служанок, Корнелия Старшая — двух, и только младшей дочери прислуживала девчонка лет двенадцати — чуть старше самой Корнелии. Служанок Эмилии я хорошо знал — они жили в нашем доме много лет, и я всем им дал свободу. А вот Корнелия Старшая взяла с собой двух смуглых дерзких особ. Обе — поразительной и какой-то злой красоты. Я улыбнулся одной — как невольно улыбается мужчина красивой женщине, но она лишь дерзко приподняла бровь. Такая дерзость совсем не шла рабыне.