Сны поездов - [4]

Ни у кого не вызывало сомнений, что Арн Пиплс покинет этот мир в клубах дыма, под монструозное грохотание, но все случилось несколько иначе: его ударило по затылку сухой веткой, упавшей с высокой лиственницы – такие коряги называют «вдоводелами», имея в виду как раз подобные несчастья. Удар свалил Пиплса с ног, но вскоре он пришел в себя и был, казалось, в порядке, жаловался лишь, что на позвонках у него «будто пупырки выросли» и «ходить теперь тянет зигзагами». В течение следующих дней у него было несколько приступов головокружения, он сделался сонным и забывчивым, все воскресенье пролежал в ознобе и горячке, а в понедельник утром его нашли мертвым – в кровати, с одеялом, натянутым до подбородка; по словам бригадира, он «выглядел таким умиротворенным, что никому и в голову бы не пришло его тревожить – лишь опустить в глубокую могилу вместе с постелью». Арн Пиплс говорил, что мирно стоящее дерево может быть другом, однако смерть он принял именно от такого дерева.

Его лучший друг Билли, тоже старик, но по большей части молчун, собрался с духом и произнес несколько слов у могильной насыпи: «Арн Пиплс в жизни никого не обманул, – сказал Билли. – Он никогда не крал, даже леденца не украл, когда был еще совсем ребенком, а прожил он до глубокой старости. Полагаю, каждый из нас может извлечь из этого урок: будь честен с людьми, и тебе за это воздастся. Во имя Иисуса, аминь». «Аминь», – повторили остальные. «Хотел бы я дать нам всем денек отгула, – сказал бригадир. – Но у нас есть начальство и идет война». Из-за войны в Европе спрос на еловую древесину значительно вырос. Несмотря на мирный договор, подписанный восемнадцать месяцев назад, бригадир не сомневался, что это лишь временное затишье; бои вскоре продолжатся, пока одна сторона не перебьет другую до последнего человека.

В тот вечер все обсуждали победы и поражения Арна и детально восстановили его последние часы. Что его сгубило – травма мозга или внезапная лихорадка? В горячке он выкрикивал какие-то безумства: «Эй, епископ, да воскреснут скалистые!» – а также: «Главнокопающий пайщик напал! Поберегись! Поберегись!», – и все взывал к духам прошлых лет, а также сообщил, что его навестили сестра с мужем, хотя оба, Билли знал это наверняка, были давно мертвы.

Работа Билли состояла в том, чтобы поливать и смазывать двигатель двухбарабанной лебедки, а также вовремя менять износившийся трос. Легкая работа, стариковская. Настоящим же механиком в отряде был Гарольд, двенадцатилетний сын бригадира, который шел впереди упряжек с ведром катраньего жира, намазывая его на полозья тряпкой из мешковины, чтобы огромные бревна не скатывались. Как-то утром – была среда, два дня спустя после смерти и похорон Арна Пиплса – у юного Гарольда тоже закружилась голова: он упал прямо перед упряжкой, лошади шарахнулись, стараясь не затоптать его, и чуть было не опрокинули ношу. От смертельных увечий мальчика спас Грэйньер, оказавшийся рядом по счастливой случайности – он стоял на обочине, дожидаясь, когда будет можно перейти колею, и оттащил мальчишку за штанину. До самого вечера бригадир обхаживал сына, смачивая ему лоб ключевой водой. Юнец бился в горячке и бредил – именно из-за болезни его чуть не затоптали лошади.

Тем же вечером захворал и старый Билли – метался по койке из стороны в сторону и нескончаемо бредил до глубокой ночи. Не считая той речи у могилы друга, Билли, наверное, и двух-трех слов не произнес за все время, что они его знали, но теперь не давал уснуть тем, кто был неподалеку, да и те, кто спал на другом конце лагеря, позже говорили, что слышали его даже во сне – в основном он выкрикивал собственное имя: «Кто это? Кто здесь? – кричал он. – Билли? Билли? Ты, что ль, Билли?»

У Гарольда лихорадка прошла, у Билли затянулась. Вокруг бригадира будто бы роились призраки: он бродил по лагерю, то и дело к кому-нибудь приставал – то ткнет в сустав, то веко оттянет, то челюсти раздвинет – ни дать, ни взять, скупщик скота. В пятницу вечером, когда все собрались за ужином, он сказал: «Летние работы окончены». Каждому он рассчитал и выплатил жалованье – Грэйньер все лето посылал деньги домой, и тем не менее у него осталось еще четыреста долларов.

К вечеру воскресенья они спустили с горы последние бревна, а с простудой слегли еще шестеро. В понедельник утром бригадир выплатил каждому рабочему четыре доллара надбавки и сказал: «Проваливайте, парни». К тому времени кризис болезни миновал и у Билли. Но бригадир сказал, что опасается эпидемии инфлюэнцы, подобной той, что была в 1897 году. Он тогда осиротел – вся его семья, тринадцать братьев и сестер, умерли за неделю. Грэйньер сочувствовал боссу. Бригадир был толковым и честным начальником; голубоглазый мужчина средних лет, который не водил дружбы ни с кем, кроме своего сына Гарольда, и никогда никому не рассказывал, что рос без семьи.

То было первое лето, проведенное Грэйньером в лесах, а Робинсон-Гордж стал первым из железнодорожных мостов, на которых он работал. Годы спустя, точнее, спустя десятилетия, в 1962-м или 1963-м, он наблюдал за молодыми монтажниками на эстакаде, где Второй хайвей пересекает самое глубокое ущелье реки Мойи, столь же глубокое и длинное, как ущелье Робинсона. Старый хайвей проходил по дуге, пересекая мелководье, новый пролегал прямиком над пропастью, в нескольких сотнях футов над рекой.