Сны Ocimum Basilicum - [53]

Алтай коснулся старой двери, похожей на сколоченный наспех из обломков кораблекрушения плот, и она отворилась с тихим скрипом. Поперёк двора висело стираное бельё, в спешке оставленное на потеху крепнущему ветру. Ни в одном из окон не горел свет, и благословенное беззвучие свидетельствовало об отсутствии Гюльсум в радиусе как минимум километра. Обойдя ряд больших протёртых женских трусов, Алтай оказался у ствола шелковицы, ещё более старой, чем та, что росла у него. В шелесте листьев ему послышался печальный упрёк. «Я очень надеюсь, что мне удастся не повредить корни так уж сильно», – подумал Алтай и взмахнул киркой. От первого удара асфальт раскололся, словно карамельная корка на крем-брюле. После вчерашних упражнений с перфоратором руки у Алтая ныли, и теперь с каждым подъёмом кирки мышцы кричали от боли, но боль приносила удовлетворение, Алтай вошёл в давно забытый спортивный раж и колотил асфальт так, что крошки летели во все стороны. Ему хотелось бы видеть физиономию Гюльсум в тот момент, когда до неё дойдёт, что свекровь жива и здорова, и когда она вернётся в Баку, в свой перерытый двор. Можно было не опасаться, что Гюльсум и её муж начнут выяснять происхождение беспорядка под деревом и вызывать полицию, ведь их жалкие пожитки никто не тронет, а лишний раз поднимать с места участкового означает вводить себя в ненужный расход.

Гюльсум и её семья не были единственными жителями двора. Как только Алтай толкнул дверь, в одном из окон с осторожностью приподнял уголок посеревшей от времени тюлевой занавески всеми забытый старик, мнительный и трусливый. Он жил здесь с незапамятных времён и знал прабабушку Алтая, который не то чтобы забыл о его существовании, но был уверен, что Озан – так звали старичка – давно пребывает в состоянии между жизнью и смертью, путает явь и сны, поэтому безобиден. Алтай не учёл привычку старых людей подолгу бодрствовать, которая, возможно, объясняется желанием подольше оставаться вовлечёнными в жизнь. Трясясь от страха, Озан наблюдал за действиями Алтая. «А вдруг мертвеца закапывает?» – думал он. Мальчика этого он помнил совсем маленьким и всегда очень уважал его семью, так что мысль о припрятанных трупах пришлось отложить подальше. Тем более, что, вглядевшись, Озан не увидел возле Алтая ничего, кроме двух инструментов для копания. И тут вспомнилась ему полузабытая легенда о драгоценностях Шарафат ханым. Поудобнее устроившись у окна, Озан подсматривал и с волнением ждал, что будет дальше.

Внутри автобуса дурно попахивало, так что Гюльсум и двое мужчин, которых ей приходилось терпеть, чувствовали себя как дома. На одной из остановок они купили шор-гогалы и коротали время, просыпая крошки себе на колени. Гюльсум угрюмо глядела в окно и мечтала о большом доме с черепичной крышей, где эти двое не будут вечно путаться у неё под ногами. Муж её был единственным сыном у своей матери, три его замужние сестры не горели желанием переселиться, а если он из города обратно в район переезжать не захочет – так кто его вообще спрашивает?!! Гюльсум даже думать умудрялась криком.

С каким волнением выгружали они свои тюки, прибыв на место! Уже стемнело, до дома пришлось добираться чуть ли не ощупью.

Свет лился из окон вперемешку с гулом голосов – очевидно, это люди пришли проститься с усопшей. Гюльсум вскинула голову, в знак траура покрытую чёрным покрывалом, и, бросив свои вещи в саду, вошла в дом, волоча за собой мужа и сына.

Под ноги им бросились какие-то дети, должно быть, подросшие племянники. Обругав их, Гюльсум вступила в главную комнату дома, где за накрытым столом сидела целая толпа.

– Ай Аллах, горе какое, горе!!! – завопила с порога Гюльсум, зажмурившись и покачиваясь в экстазе вперёд-назад. – Что с нами теперь будет!!!

– Ой, мама, мама! – вторил ей муж. Сын бессловесно мычал, симулируя плач.

– Ай, Тахмина-хала, такая молодая!!!

Разговоры резко прервались, и в тишине прозвучал знакомый голос:

– Молодая? Да ты что, с ума сошла, Гюльсум?

Покойная свекровь сидела во главе стола и с изумлением взирала на прибывших.

– Мама! – воскликнул муж Гюльсум и недовольно посмотрел на жену, а она впервые не нашлась, что прокричать. Теперь она заметила то, чего, спеша выразить свою скорбь, не заметила сразу: лица у гостей были весёлые, и одеты все были по-праздничному. Виновница торжества, в характере которого ещё предстояло разобраться, поднялась со своего места и что-то тихо сказала мужчине лет пятидесяти пяти, сидевшему возле неё.

– Добро пожаловать, сыночек, – сказала Тахмина-хала, явно смущаясь. – Добро пожаловать, Гюльсум, сердце моё. А куда побежал бабушкин сладкий мальчик?

– Мама! Что это такое?

– Свадьба это, сынок.

– Чья свадьба?

– Ой… Моя.

Гюльсум схватила себя за левую грудь.

Когда «Непобедимые» с треском проиграли, из команды они изгнали не кого иного, как Шаина. Они не смогли простить ему его правоту. И было совершенно непонятно, отчего он так бесится, ведь своей цели Шаин достиг: он пришёл на игру, чтобы доказать отсутствие даже каких-либо зачатков логики у большинства людей, и он доказал.

В незаметно наступившем завтрашнем дне Алтай стоял под луной над огромной пустой ямой и с отвращением представлял, что ему всё это ещё закапывать. Потом он наспех забросал яму землёй и пошёл домой.