Сны о России - [34]

Выходя в город, японцы нередко говорили о судьбе Сёдзо.

— Бедняга! — восклицал Коити. — И ведь ничем нельзя помочь. Когда он научится ходить на костылях, ему станет легче, а пока…

И каждый думал про себя: что станет с Сёдзо, когда им придется переезжать в другое место? Ведь взять его с собой практически невозможно.

— Если нам доведется когда-нибудь вернуться в Исэ, каково ему будет в таком-то виде! — сокрушался Кюэмон. — По мне, лучше умереть, чем превратиться в калеку на чужбине. Те, кто похоронен на Амчитке и умер от голода в Нижнекамчатске, счастливее Сёдзо. Как взглянешь на него — прямо сердце разрывается.

— Не говори глупостей, — обрывал его Кодаю. — Что бы ни случилось, пока мы живы, надо думать о возвращении на родину. Не умирать же на чужбине! Тех, кто похоронен на Амчитке и в Нижнекамчатске, уже не воскресишь. И наш долг — вернуться в Японию, хотя бы ради того, чтобы рассказать об их смерти родным и близким.

Кодаю говорил решительно, однако, с тех пор как японцы прибыли в Иркутск, он и сам утратил веру в будущее. Потеря Сёдзо ноги была мрачным событием в их жизни, но не только это печалило Кодаю.

Находясь в Нижнекамчатске и Охотске, он всей душой стремился в Иркутск, ибо только здесь можно было, как он полагал, решить вопрос о возвращении в Японию. Когда же они прибыли наконец в Иркутск, Кодаю понял, что его расчеты не оправдались.

Много раз ходил он в губернскую канцелярию, но всё безуспешно. Кодаю лишь убедился в том, что чем больше людей в учреждении, тем труднее в нем чего-нибудь добиться. В Якутской, Охотской, Нижнекамчатской канцеляриях его радушно принимали градоначальники и уездные начальники, выслушивали, давали советы. Здесь же, в Иркутске, ему не довелось даже увидеться с высшими чинами. Всякий раз, когда он приходил в канцелярию, его встречал новый чиновник и с деловым видом объявлял: мне, мол, о вас известно, ждите указания свыше, из столицы. Кодаю просто не знал, что делать, куда обращаться. Оказывается, не было никакого смысла ехать за тридевять земель. Ни Иркутское генерал-губернаторство, ни губернская канцелярия не могли принять меры в отношении потерпевших кораблекрушение японцев.

Кодаю попытался пожаловаться сопровождавшему их якутскому чиновнику Василию Даниловичу Бушневу. Но тот был из низших чинов и лишь призывал Кодаю к терпению, обещая по возвращении в Якутск доложить своему начальству о безвыходном положении, в котором оказались японцы.

— Не иначе как о нас забыли, — сокрушался Коити.

— Скоро должно быть уведомление, — успокаивал его Кодаю. — А пока будем ждать. Не зря же нас привезли в такую даль и кормят каждый день.

Но в глубине души Кодаю был согласен с Копти и с беспокойством думал: похоже, и в самом деле забыли.

Как-то, спустя примерно месяц после приезда японцев в Иркутск, к ним зашли двое русских. Они с трудом объяснялись по-японски. Один назвался Трапезниковым, сыном потерпевшего кораблекрушение японца Котаро, другой — Татариновым. Его отец Санноскэ тоже когда-то стал жертвой кораблекрушения у восточных берегов России.

Кодаю сколько ни вглядывался в их лица, не находил в них ничего японского. II по цвету волос, и по цвету глаз это были настоящие русские, хоть и утверждали, что их отцы — японцы. Кодаю просто не мог этому поверить. Но чтобы они ни говорили — правду или нет, — само по себе появление в этой далекой стороне людей, пусть с грехом пополам, но все же изъяснявшихся по-японски, было событием из ряда вон выходящим.

— Вы утверждаете, что ваши отцы были японцами? — спросил Коити.

Посетители, по-видимому, не разобрали скороговорки Коити и в ответ только смущенно заулыбались. Тогда Коити медленно повторил свой вопрос, но они, должно быть, опять не поняли.

— Так ничего не получится, — остановил его Исокити и стал расспрашивать их по-русски.

— Они говорят, — перевел остальным Исокити, — что кроме них в Иркутске еще один человек понимает по-японски.

Кодаю молча разглядывал лица гостей, наблюдал за их жестами. Он был настолько поражен, что просто лишился дара речи. Ему пока не было ясно — радоваться им или, наоборот, печалиться от того, что до них здесь уже побывали японцы, так же как и они потерпевшие кораблекрушение. Внезапно на него нахлынула беспричинная грусть.

Посетители вскоре ушли, удовлетворившись, по-видимому, тем, что на ломаном японском языке сумели объяснить, кто они такие. Кодаю же и его спутники долго не могли прийти в себя. Возбуждение сменилось лихорадочным ознобом.

— Кто-нибудь, принесите поскорее соль, — вдруг воскликнул Коити. Он больше других общался с гостями.

Исокити отправился за солью и вскоре вернулся. Размял пальцами принесенный комок соли, посыпал ею порог, через который перешагнули странные посетители, потом себя, Коити, Кодаю, Кюэмона и Синдзо.

— Посыпь и Сёдзо, — сказал Кюэмон.

Исокити зашел в соседнюю комнату, где в одиночестве лежал Сёдзо, и кинул на его постель щепотку соли.

Так Кодаю и его спутники впервые встретились с людьми, родившимися от брака между японцами и русскими женщинами. Они всячески пытались найти общий язык с Трапезниковым и Татариновым, но после их ухода осталось неприятное ощущение, как от соприкосновения с чем-то запретным.