Сны и камни - [5]

А намерение провести линию? Зачем стали их чертить, не дожидаясь, пока те сами возникнут на поверхности бумажной плоскости или в пространстве? Распорядившись вычерчивать линии, зодчие приняли одну из истин, доступных воображению, концепцию, на которую остается лишь положиться, поскольку она по природе своей не поддается проверке. Согласно ей, не энергия прорастающих семян и не давление питающих древесину соков даруют миру жизнь — им движут моторы, передачи и зубчатые колеса, механизмы, вращающие Солнце и планеты, тянущие облака по небосклону, проталкивающие воду в речное русло. Прозрачность и безыскусность этой идеи спасительны. Она позволит демонтировать, ремонтировать и вновь монтировать каждый поврежденный элемент. Если только мир состоит из отдельных, разъемных частей и каждый процесс можно корректировать независимо от всех прочих, без опаски нарушить равновесие целого. Иначе говоря, город звездчатый и город прямоугольный лучше города-меандра при условии, что мир есть машина.

Зодчие обладали преимуществом уверенности. Располагали неоспоримыми истинами. Но оставили их при себе. Откуда теперь черпать уверенность, что мир есть машина, если он в столь многих отношениях напоминает дерево? Подобно дереву и антидереву, каждая вещь на свете соединена с антивещью, а все видимое связано с чем-нибудь невидимым. Между видимой и невидимой частями дерева непрерывно текут соки от корня к листьям. Желтея и опадая, листья покидают высоты кроны и возвращаются к истокам — к корню. Подобно ему становятся темными и влажными, смешиваются с землей и водой, а сделавшись наконец незримыми, им поглощаются. Несмотря на живительный круговорот, разделить дерево и антидерево техническими методами возможно. Зодчие успешно рубили деревья. Хотя следует отметить, что процедура эта губит обе части. То же происходит с каждой вещью: после отделения видимой части от невидимой все вянет и засыхает. Не все, утверждает кое-кто, и тоже не без оснований. Но уцелевшее окажется элементом театральной декорации или сна.

Трудно работать, не зная, какой истины придерживаться. Когда мы представляем мир деревом, мы видим дерево, когда представляем его машиной, он и есть машина. В обоих случаях наблюдение подтверждает концепцию, в обоих все сходится. Вещи не снабжены ни пояснительной этикеткой, ни сентенцией, которая послужила бы подсказкой. Скажешь: «это — дерево» — и немедленно вспомнишь о машине, скажешь: «это — машина» — и сразу вспомнишь о дереве. Поэтому слова «это — дерево» и «это — не дерево» означают, в сущности, одно и то же. Разве не было бы лучше, окажись создатели проекта правы? Они обходились с миром, как с машиной, готовые в любую минуту изъять нужное и отремонтировать. А благодаря уверенности, которая была их уделом, отделение вещей от антивещей оказывалось простым как дважды два. В машине ведь нечему портиться во время процедуры разъединения. Она — предмет неодушевленный по своей сути, изначально, и никто не питает на сей счет иллюзий. Если снять обшивку, взгляду открываются детали. Нет там никакой тайны, ничего неуловимого, ничего, что нельзя было бы потрогать. Даже законы снашивания элементов совершенно очевидны. Известно, что связано оно с проникновением внутрь механизма пыли и водяного пара. Если мир — машина, то разделение вещей и антивещей следует начинать с герметизации обшивки. С возведения прочно стоящего на земле свода. Он заставляет расступиться воды горние и дольние и определяет, где верх, а где низ, что есть порядок и постоянство, а что — хаос и перемены. Лишь тогда удается отличить день от ночи.

Герметичная обшивка защищает от внешней пыли и внешней влаги. Но решение одной проблемы порождает новые сложности. Приходится устанавливать холодильные агрегаты, чтобы уберечь механизм от перегрева. Чем больше таких вспомогательных устройств, тем больше внутренней пыли и внутреннего водяного пара, возникающего вследствие трения и разницы температур. Окончательно же разъединить движение и трение, тепло и холод, добро и зло позволят установки, откачивающие пар, пыль и мусор за пределы небесного купола, прямо во вспененные голубые воды, бурлящие по ту сторону свода. Вопрос разделения города и антигорода сводится, таким образом, к питанию всех необходимых механизмов. Согласно концепции создателей проекта, надежное сухое пространство под сводом обеспечивается герметичными границами и мощными электростанциями.

Город, раскинувшийся на бумаге, заключал в себе нечто праздничное. Он проектировался для солнечных дней, и просто невозможно было вообразить, как выглядела бы в нем слякоть. Ровные плитки тротуаров напоминали бумагу в клеточку, а может, наоборот: расчерченная бумага притворялась тротуарной плиткой. Здесь не было места для валяющихся на помойках отбросов. На одной улице располагался детский сад, по другой шагали каменщики в перепачканных известкой штанах, третью оглашал звуками блестящих труб оркестр. Создатели проекта позаботились о том, чтобы солнце освещало и каменщиков, и детский сад, но — разумеется — великолепнее всего освещало оно трубы.