Снова пел соловей - [25]

Мальчик лишь голову повернул на ее слова и опять уставился на Кешу. Все интересовало его в этом необычном человеке: и то, что он без ног, и почему он здесь и надолго ли, и сможет ли он уделать трактор.

— Ты на войне был, да?

— На войне.

Раздался крепкий шлепок — это Шура стукнула сына, прерывая его расспросы.

— Иди ешь, я сказала, и поменьше спрашивай.

— А ты не дерись, — пробурчал мальчик, потирая затылок и забираясь на стул.

— Поворчи у меня, — сказала Шура и, опустив ополовник в кастрюлю, зачерпнула там побольше гущи.

— Вас покормить?

— Не, я сам, — ответил Кеша и принял сидячее положение.

Шура подошла, заложила ему подушку за спину и после этого подала тарелку супа, ложку и ломоть серого хлеба. Остатки из кастрюли она вылила себе в тарелку и тоже принялась за еду, откусывая перед каждой ложкой хлеба и задумчиво, рассеянно глядя на старый плакат, прикрепленный к стене. Затем она принесла горшочек с запекшейся овсяной кашей и положила ее Кеше и мальчику, сама есть не стала — приберегла остаточки для старшего сына. Больному она опять подала чай с малиной, а для сына достала из рабочего фартука, повешенного на гвоздь, карамельку в бумажке.

— Это поручница меня угостила, на фабрике.

— Объедаю я вас, — посовестился Кеша.

— И полно, — отмахнулась небрежно Шура. — Там, где трое кормятся, и на четвертого хватит, так моя мама говорила. И верно ведь. Все равно бы сегодня готовить. Сейчас подумаю, в магазин сбегаю и сготовлю. — Она помолчала, задержав свой глубокий мягкий взгляд на Кеше. — Да, вот еще что… Я ваше все выстираю, это надо. А понадобится вам — мужнее что-нибудь подберу.

— Вы бы не беспокоились.

— Какое беспокойство. У меня так или иначе сегодня готовка и стирка. Что десять вещей стирать, что четырнадцать — все едино, правда?

— Правда, — согласился Кеша с невольной усмешкой в глазах. Он понял — с этой женщиной ничего не остается, как соглашаться, и все с ней просто, даже и не простое, неловко сложившееся, например, его «гощенье» здесь.

Шура собрала посуду, ложки и ушла на кухню — мыть их. Дверь еще не успела затвориться за ней, а мальчик уже оказался возле Кеши.

— Ты мне трактор уделаешь?

— Ну-ка, покажь…

Мальчик отбежал в угол комнаты и принес Кеше немудрящую игрушку-самоделку, одну из многих в те скудные годы. Сделана она была из нитяных катушек, спичек, старой черной резинки и плоских кусочков коричневого мыла. Кеша повертел «трактор» в пальцах, легко разобрался, что тут к чему, и сказал, что оборвалась резинка, надо новую.

— А уделаешь?

— Ага.

— Я сейчас, — мальчик открыл верхний ящик комода, взял оттуда ножницы и, зайдя за комод, оглядываясь на дверь и усердно пыхтя, принялся тащить из-под штанишек край трусов.

— Что ты делаешь?

— Сейчас отстригну.

— Ну, зачем эту? Не годную надо…

— А она длинная, это Вовкины трусы-то. Я ее еще подвязал, а то съезжают.

— А… Раз так, ладно…

Резинка была, наконец, отрезана, продета в игрушку, закручена. Когда Шура вернулась из кухни и стала собираться в магазин, «трактор» уже ползал по ладони Кеши. Шура углядела и укоризненно покачала головой.

— Юрка-Юрка, донял-таки… Ведь больной человек, ему отдыхать надо. Ступай играть в коридор, там Сережа Порошков опять, Коля Гуськов пришел… — Когда мальчик, схватив игрушку, убежал, Шура сказала Кеше неожиданно строго и решительно: — А вы его не привечайте, не надо. — Она взяла сетку, сунула ее в карман тужурки и, словно и не выговаривала ему ничего, прежним, заботливым тоном спросила: — Может, чего вам купить? При болезни, бывает, на что-нибудь тянет. Мне один раз лимону хотелось, а дело в самую стужу было, какие уж там лимоны. Хорошо, у соседки лимонный ландрин нашелся, а то ничего не надо…

— Нет, спасибо, — сухо, обиженно отозвался Кеша и закрыл глаза. Он слышал, как Шура, позвенев мелочью, вышла и тихо затворила за собой дверь. Кеша было открыл глаза, но ему тут же пришлось сделать вид, что он спит, — Юрка вернулся, встал у порога, спросил издали, наугад: «Дядь, ты спишь, да?» Кеша не отозвался. Мальчик убежал в коридор, и уже оттуда донесся его голос: «Давайте играть в чапаевцев. Я — Чапаев!» Кеша повернулся лицом к стене. Уж кому бы обижаться, только не ему. Но ведь было обидно. Чувство не считается с тем, положено тебе его иметь или нет. Оно приходит, переполняет душу, и ничего с ним не поделаешь. Уж чем он, Кеша, мог расплатиться с Шурой, так это добротой, лаской к ее детям. И — нельзя. Почему?.. Попробуй, пойми этих женщин. За годы войны они очень переменились, странные стали. Сегодня тащит к себе домой больного, бесприютного калеку, а завтра запрещает ему быть добрым!..

Свет в комнате тускнел, уже синели за окном ранние пасмурные осенние сумерки. Тень гуще покрывала стену, на которую смотрел Кеша. Все же болезнь не ушла. Она опять полнила тело расслабляющим, пульсирующим жаром, опять тяжелила веки. Вновь, в отдалении где-то, возник мохнатый гудящий шар и стал надвигаться, разбухать. Курить не хотелось, вот тоже верный признак болезни. Но шар не душил, как накануне, не давил грудь, он просто висел над Кешей, угнетая самой огромностью, тревогой, что вдруг опустится, наляжет всем страшным грузом, который неизвестно каким чудом держится в воздухе… Может, и права эта женщина. В самом деле, кто он и что? И надолго ли здесь? Выздоровеет и навсегда уйдет отсюда, уйдет в свою отдельную, предрешенную жизнь, а раз так, пусть его здесь поскорей забудут, пусть вовсе не запоминают…