Снова пел соловей - [14]
— Долька!
Я перебежал к машинам, встал между ними и, когда Долька снова оказался передо мной, свистнул в два пальца. Вся чинность с него слетела в один миг. Он подмигнул мне, сбился с ноги, сделал вид, что завязывает распустившийся шнурок на ботинке. Его обходили, теснясь и вытягиваясь в колонну по трое. Милиционер нетерпеливо махнул рукой в белой перчатке: уберись, мол, с дороги, не мешай другим. Дольке этого и надо было. Он метнулся ко мне.
— Пошли?
Долька опустил голову, помолчал и спросил:
— Ты чего ему несешь?
Я вытащил отсвечивающий черной эмалью фонарик. Он одобрительно кивнул.
— А ты?
Долька показал что-то плоское, завернутое в газету.
— Книжку купил. Сказки. Не знаю, понравится ли.
Я развернул газету. Это были сказки Андерсена.
— Понравится, еще как. Ну, пойдем?
— Не знаю.
— Как — не знаешь? Ты же обещал!
— Ну, обещал… Не могу я.
— Ты не виноват!
— Так — не виноват, — согласился он. — А про себя — виноват…
— Как — про себя? — спросил я непонимающе, хотя почувствовал, что это значит. — Ерунда все это. Идем.
Он машинально зашагал рядом.
— Ладно, — сказал, — дойду я с тобой, а там видно будет.
— И ничего не видно. Мы войдем вместе, «Здравствуйте» — и… и все. — Мне нечего было сказать, а надо было еще что-то добавить, и я кинулся вперед, как с крутой горы: — Ты зря и в больницу не ходил. Колька на тебя зла не держит, честное пионерское!
За разговором я сам не заметил, как осталась за спиной шумная праздничная толчея. Мы шли по тропе, что узким половичком бежала вдоль калиток и тесовых заборов, по выгонам, заросшим короткой и плотной муравой. Тропинки в один след тянулись от нее к срубам колодцев. Мягкие, пышно взбитые облака плыли над крышами, их прохладные широкие тени то накрывали город, то отступали, и снова заливал огороды и улицы янтарный солнечный свет.
Вот и узкий проулок, сбегающий к потоку, двор Акимовых, где прыгал на цепи черный, лохматый и совершенно безобидный Моряк. Долька остановился.
— Я подожду здесь.
— Нет, пойдем.
— Сказано — нет.
— Трус.
— Ну, ты… Я не трушу. Возьми книгу. Передай и придумай что-нибудь… Ну, иди.
— Долька…
— Вот видишь. Ты тоже боишься.
— Я? Ни капельки.
До калитки Могжановых шагов десять. Я, пока шел, не раз оглянулся. Долька смотрел насмешливо. Я жалел его и робел идти один. Но делать было нечего. Я открыл калитку, последний раз оглянулся через забор на друга.
Колька лежал возле печи на металлической койке, по пояс накрытый лоскутным одеялом. Кисть правой руки была у него в бинте и казалось короче, чем левая, по скуле рассыпались черноватые оспинки — сгоревшая сера въелась в кожу, а за столом в глубине комнаты сидел нарядный, прилизанный по случаю праздника Венка Муравьев и уплетал за обе щеки что-то вкусное. На него добродушно и жалостливо смотрела круглолицая смуглая женщина. Я в растерянности застыл у порога, не скоро догадался сказать «Здравствуйте», и получилось это у меня очень плохо, виновато. Венка глянул и снова по самую челку уткнулся в алюминиевую миску, женщина кивнула, Колька приподнялся на подушках, обрадованно заблестел глазами.
— Проходи. Мам, это Шурка из фебролитового дома. Он отличник, его в школе Профессором зовут, А Долька где?
— Там.
— Пусть идет сюда.
— Он потом придет, ладно?
— Ладно, — тусклым голосом согласился Колька.
Я присел на край кровати, в ногах.
— Ну, как ты?
— А, ничего.
— А папка твой где?
— В магазин ушел. Сейчас будет. Ты не бойся — они у меня добрые.
— А чего мне, бояться? — с вызовом и громко сказал я и покосился на Венку. Рот у него был так набит, что щеки вздулись пузырями. — Он-то как здесь?
— Навестить пришел, — тоже шепотом ответил Колька.
— Вот нахал!
— Ага, смелый. Он и в больницу ко мне приходил. Яблоко как-то принес.
Мне стало совсем тошно. Венка везде обставил нас. У него ничего не болело. Даже яблоко где-то достал. Мы не догадались. Яблоки — они полезные, весной особенно. Разговор иссяк. Я пометался глазами по комнате, думая, что бы еще спросить, и наткнулся на белую Колькину руку.
— У тебя только руку?
— Грудь еще. Осколок попал. Я в бинте до самого пупка.
— Хорошо, что живой.
— Ага, — вяло согласился Колька.
— А в школу ты когда пойдешь?
— Не знаю еще…
Я снова посмотрел на забинтованную кисть, посмотрел против воли. Колька нахмурился, спрятал ее под одеяло. Я вскинул на него глаза. Он поморщился, беспокойно посмотрел по сторонам.
— Все пальцы, — прошептал он. — Только большой остался. — Он рванулся из этой мгновенно накатившей слабости, как птица из силков. — А, то ли еще бывает! Как-нибудь. Приспособимся…
Колька храбро и весело улыбнулся. Мне стало не по себе от этой улыбки — так трудно она далась Кольке.
Венка отодвинул пустую миску и, еще прожевывая, пробормотал:
— Шпасибо. Наелся.
— Может, добавить? — спросила женщина — Не стесняйся.
— Нет, я сыт. И пора мне уже, Мамка ругаться будет.
— Ты навещай нашего Колю.
— Ладно. Пока, Колька. Поправляйся.
Венка, насупясь, по-мужицки наклонив круглую голову, прошел мимо так, словно бы меня и нет совсем. Я повернулся к Кольке.
— Чего это он?
— А…
— Не здоровается, говорю.
— Стесняется.
— Мне бы так стесняться…
И снова обмелел разговор. Женщина вздохнула, поднялась из-за стола и унесла миску, из которой ел Венка.
В первую книгу Б. Наконечного вошли рассказы, повествующие о жизни охотников-промысловиков, рыбаков Енисейского Севера.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Имя Льва Георгиевича Капланова неотделимо от дела охраны природы и изучения животного мира. Этот скромный человек и замечательный ученый, почти всю свою сознательную жизнь проведший в тайге, оставил заметный след в истории зоологии прежде всего как исследователь Дальнего Востока. О том особом интересе к тигру, который владел Л. Г. Каплановым, хорошо рассказано в настоящей повести.