Снежная роза - [78]

— Артур гуляет по деревне? — беззаботно переспрашивает Летти. Она показывает на верхнюю полку. — Одинарные простыни только сюда, Китти. Полагаю, он имеет на это право. В конце концов, никому не запрещается выходить из дома. Быть здесь — это вопрос выбора.

— Но если ты здесь, ты здесь, — отвечает Китти, засовывая стопку свежих белых простыней на верхнюю полку. — Не думаю, что он здесь. И вы знаете, что творится в деревне.

Летти вспоминает Энид и ее странные обвинения.Она сказала, что все так говорят.

— Ты имеешь в виду слухи о нас?

Китти кивает:

— Это плохо. Я вообще больше туда не хожу. Девушки говорят, что делать там покупки стало неприятно.

— Ну что ж, — решительно говорит Летти, — если они не хотят, чтобы мы у них покупали, я не против делать закупки у других торговцев в другом месте. Мы даем им заработать, не так ли? Не понимаю, какое отношение к ним имеет жизнь здесь.

— Вы же знаете, каковы люди, — отвечает Китти, складывая в стопку наволочки. — Они любят сенсации. Они были бы разочарованы, если бы могли увидеть нас такими, какие мы есть. — Она ухмыляется, наклоняется к Летти и шепчет: — Они думают, что мы делаем работу по дому голыми.

Летти ахает, а потом смеется:

— Китти… прекрати это. Что ж, если Артур ходит в деревню, может быть, ему удастся противодействовать таким слухам. Возможно, они к нему прислушаются.

— Вышло у вас что-нибудь с ним? — интересуется Китти. — Слышит ли он голос истины?

Летти вздыхает:

— Не думаю. Пока нет. Но по крайней мере, мы более или менее по-дружески относимся друг к другу. Он хочет уехать в конце лета, и, если он так и сделает, это будет означать, что я потерпела поражение.

Китти качает головой:

— Он крепкий орешек. Из-за него вам придется тяжко сражаться с дьяволом, он цепко держит его душу.

Летти знает, что это верно, и все же она обнаружила, что с возрастающим нетерпением ожидает вечеров, когда она удаляется на отдых в голубую спальню и Артур присоединяется к ней. Он всегда дает ей время побыть одной, воспользоваться гардеробной и переодеться, так что она уже в постели, когда он приходит. Он, по-видимому, понимает, что это дает ей ощущение безопасности, в котором она нуждается. Он ведет себя благопристойно, всегда переодевается в гардеробной и настаивает на том, чтобы спать на кушетке, стоящей у изножья кровати. Однако со своих отдельных спальных мест они ведут долгие беседы, и иногда Летти, чтобы лучше слышать, переворачивается и передвигается к изножью кровати. Оттуда она может смутно видеть его в темноте — расплывчатый профиль, блеск глаз — и слушать его негромкую речь, время от времени прерываемую гортанным смехом, когда он говорит что-то такое, что его забавляет. Похоже, темнота делает их раскованными, что невозможно днем. Иной раз, когда они находятся внизу в обеденном зале и он сидит рядом, молчаливый и деревянный, Летти бросает на него взгляд и едва верит, что они действительно ведут ночные беседы. Но потом приходит темнота, он снова рядом, и их доверительные разговоры шепотом продолжаются.

Он рассказывает ей о своей жизни: детство в Бакингемшире, потом переезд в Лондон, связанный с работой отца. По мере того как благосостояние семьи росло, росли и ожидания относительно будущего Артура. Он единственный сын, средоточие всех амбиций. Он был отправлен в Харроу, оттуда в Оксфорд.

— …где я так весело проводил время. Вот только долго это не могло продолжаться, все так закрутилось, что было ясно: все скоро закончится.

Он задумывается:

— Я прошел через все это, делая вид, что мне необходимо поправить здоровье. Как будто меня отправили в приморский санаторий.

Летти увлеченно слушает рассказы об Оксфорде. Она никогда не слышала о такой безнравственной, такой распутной жизни. Истории об азартных играх, клубах, танцах, девушках, автомобилях, об изобилии еды, выпивки и денег заставляют ее чувствовать себя безнадежно провинциальной и невинной.

— Мой старик хотел, чтобы это было так, — небрежно говорит Артур в темноте. — Он назначил мне приличное содержание, так что я мог вращаться в фешенебельных кругах. Больше всего на свете он хотел, чтобы у меня было положение в обществе, чтобы я женился, скажем, на дочери графа или что-то в этом роде. Иногда деньги могут такое обеспечить, если ты умен и не слишком нагл. Но когда дошло до дела, ему многое не понравилось. Я рассказывал ему, до чего все они докатились, все эти богатеи, которых он отчаянно прочил мне в друзья, и он не мог этому поверить. Распутство, думал он. Аморальность. Он не понимает, что такое веселое времяпрепровождение, как не понимает и того, что это некий обряд посвящения. Все мы станем респектабельными, когда устроимся и женимся. Чего он не смог перенести, так это того, что половина ребят были гомиками, а остальные спали с чужими женами или актрисами.

Летти шокирована, но ничего не говорит, просто неподвижно лежит в темноте.

— А в довершение всего он впал в религию. Не в старое доброе англиканство, это было бы достаточно безобидно. Вся эта чушь про огонь и серу. Страшный суд. Конец света близок. И все такое прочее.

— Ты имеешь в виду учение Возлюбленного, — мягко говорит Летти. Следует пауза, а потом в ее голосе звучит обвинительная нотка: — Ты в это не веришь.