Снежная робинзонада - [7]

Вечерами, когда лучи заходящего солнца пробивались сквозь мазки перистых облаков, окружающий мир загорался всеми оттенками красного цвета. На сиреневом небе пламенели алые языки. Пурпурными становились и озаренные закатом склоны гор, и волнистая поверхность плато. Багряные холмы уходили к синему горизонту. И весь этот необъятный холодный пожар непрерывно менял яркость, оттенки, цвета, тени, пока не угасал. Тогда все тускнело, свинцовый цвет вечернего неба вдали незаметно сливался с ледяным, безжизненным цветом снега, и только вершины еще долго золотились ровным и неярким желтоватым светом.

Ночь, волшебная безлунная высокогорная ночь с искрами звезд на черном небе. На фоне неба чуть вырисовывается зубчатый силуэт ближних гор. Дальние тонут во мраке. Кажется, нет никаких красок. Но присмотритесь: тусклой синевой чуть светятся склоны, а космическая бездна неба имеет фиолетовый оттенок.

А лунная ночь? В зеленоватом свете луны далекие хребты кажутся плоскими, словно нарисованными на фоне неба. Ближние же горы, подчеркнутые темными полосами теней, выглядят массивнее и неприступнее, чем днем. Каждое ущелье, каждая долина доверху залиты густой чернильной тьмой. Но и ночные цвета зависят от свежести снега и чистоты неба. Стоит лишь повнимательнее посмотреть (как редко, однако, мы это делаем), и можно заметить лиловатые, синие, голубые, зеленые блики на снегу.

Когда снизу наплывало море облаков, окружающее приобретало особенно фантастические черты. Странный зыбкий океан мутно отражал ночное светило. Из взлохмаченных волн островами вздымались хребты и отдельные вершины. Неторопливо, в безмолвии поднимались и опадали призрачные валы. Кажется, вот-вот в смутной, загадочной дали появятся паруса воздушного корабля, беззвучно и плавно несущегося в неведомое. Даже в трезвом свете дня облачное море производило сильное впечатление.

Жидкое молоко туманов отделяло станцию от всего остального мира, который становился незнакомым и таинственным. Неузнаваемы были виденные сотни раз скалы, камни, реки. Привычные предметы почему-то оказывались не на своих местах. Одни расстояния по непонятной причине удлинялись, другие так же непонятно укорачивались. Тут уж вся надежда на лыжню: выручай, милая, выводи, куда положено. А если к тому же и след метелью заметет, снегом засыплет, любой шаг в тумане может стать последним в жизни. Тогда на метеоплощадку пробирались, держась за провод.

Первая весна

Из всех ощущений именно запах с наибольшей легкостью вызывает у нас воспоминания и ассоциации.

Д. Клинджелл

Запах горной весны, сложный и странный, тревожащий и манящий. В нем сырой холод последнего снега, озон первых гроз, тепло пробуждающейся земли. В нем нежный аромат подснежников, крокусов, тюльпанов. В нем радость от воскресения природы, от тепла и солнца и в то же время странная грусть по уходящей зиме, грусть, навеянная тем, что именно весной мы сильнее всего ощущаем неумолимый бег времени.

Настал апрель. Таяли, сгорали на солнце снега. Несколько больших, объемом в десятки тысяч кубометров, лавин сошли в верховьях Головной, Давансая и Безымянной. Их плотный снег таял медленно, долго белея среди цветущих трав. Вокруг землянки бежали бурные ручьи.

В это время у нас кончилась соль. Как ни странно, именно этот продукт кончился первым. Видимо мы, согласно поговорке, действительно съели пуд соли. К устью Иерташа, где находилась часть наших продуктов, спуститься было нельзя: Кызылча поднялась, вздулась и, с глухим грохотом перекатывая по дну камни, в пене и брызгах неслась вниз. Правда, нам обещали подбросить продуктов вертолетом из Ташкента, но уже неделю стояла нелетная погода, густые туманы сменялись прокатывающимися один за другим грозовыми валами, хлещущими землю то белой снежной крупой, то крупным, густым градом.

Посовещавшись, мы решили послать куда-нибудь за солью нашего пса Барбоса. До «службы» на Кызылче он обегал весь Западный Тянь-Шань и не боялся ничего не свете, кроме ружей. По-видимому, кто-то ознакомил его с этим интересным изобретением человека. Прикрепив к ошейнику записку, в которой мы просили любого, кто сумеет, прислать нам с «собачьей оказией» соли, мы направили на пса ружье и приказали бежать со станции. В ответ он опрокинулся на спину и задрал лапы — сдаюсь! Однако его безоговорочная капитуляция нас вовсе не устраивала. Пришлось выстрелить у Барбоса над ухом. Когда дым рассеялся, пес исчез.

Через некоторое время он появился на высокогорной метеостанции Ангрен-плато, километрах в десяти от Кызылчи, и устроил драку с местным кобелем. На шум выскочили хозяева, разняли драчунов и нашли записку. Разыскали на станции чей-то старый носок, набили солью и привязали на шею злосчастному Барбосу. Зная его характер, шарахнули в воздухе из двустволки. Ничего не понимающий, обалдевший от стрельбы, дико перепуганный пес умчался куда глаза глядят. К нам на станцию Барбос вернулся недели через две без соли.

Мы жили без соли дней пять. Пробовали «солить» сахарным песком, горчицей, перцем… Наконец прилетел вертолет. Из-за сильного ветра сесть он не мог, поэтому сбрасывал продукты на лету с высоты двадцати — тридцати метров. От удара о твердый снег мешки полопались, а фляга