Снежная почта - [16]

Он видит робость и смущенье

Природы с небом заодно,

Когда молчанье – преступленье,

А жить серьезно не дано.

В пылу второго карнавала

Ему, как встарь, простору мало.

Попробуем другой подход.

Октябрь не балует погодой.

Поэт попал в круговорот,

Он жалко тешится свободой,

Но знак запрета у ворот

Следит за мыслями, за модой,

За карнавалом и молвой,

Летающей над головой.

Опять по кругу, всё по кругу:

Редакторы и доктора

Дрожат в бреду, не верят другу

Сегодня, завтра и вчера,

Рукою умывают руку,

И верность новая стара,

И новость старая печальна

И не на шутку карнавальна.

Он ищет выхода. Ему

Уже прописаны лекарства.

Его встречают по уму,

Не замечая лени, барства,

Не спрашивая, почему

Коня меняет он на царство.

Пускай немного поцарит!

Поэт имеет бледный вид.

Ему осточертели шутки,

Кутеж, братания в пивных,

Когда, как деньги, тратят сутки,

А денег нету никаких,

И, ощущая резь в желудке,

Летит он на перекладных

Домой, винясь и проклиная

Медлительность последнего трамвая.

И только здесь, наедине

С растерянностью в мыслях,

Он забывает о вине,

Вине в обоих смыслах.

И снова кажется ему,

Что можно без оглядки

Доверить беглому письму

Грехи и беспорядки.

И кажется, что недалек

От истины, от сути,

Но вдохновение не впрок

Потерянной минуте.

Когда слова еще в долгу,

Не выйти им из рамок

Актерской жизни на кругу

Средь авторских ремарок.

Когда искусством сплетены

Осенние невзгоды,

В них на две трети от вины,

На треть от непогоды.

Мы ошибаемся, когда

Приписываем звуку

Науку тяжкого труда

И песенную муку.

Скорее, слабый перевод

Сердечного томленья

Дрожанием неверных нот

В струне стихотворенья.

Ход времени покоя не дает.

Зима случилась важная такая!

Метель по крышам медленно метет,

И дворник шаркает метлою, засыпая.

На новостях построен Новый год,

И, старый год от зависти скрывая,

Спешу сказать, что новости не впрок,

И прошлогодний позабыт урок.

Искал забавы, ласки, перемены…

Четырехстопный ямб мне надоел.

Я так скажу, что иссушает вены

Обыденность стихов, мечтаний, дел.

Ноябрь чернеет, словно от гангрены,

Последний грач на запад улетел.

Так просто обвинять во всем природу!

И осень осыпает листья в воду.

И жаловаться, вроде, не пристало,

И хочется, как жаворонку, петь,

Не видеть суматоху карнавала,

Твою ладонь дыханием согреть…

Ты слышишь? Это время указало

Иметь в запасе мужества на треть,

На треть – любви, на треть – уединенья,

Рождающего страхи и сомненья.

Мы счастливы. Нам суждено векам

Итог подбить в конце тысячелетья.

На полках разместить музейный хлам,

Указы, прибаутки, междометья,

Пожар Москвы, разноплеменный гам,

Знамен Наполеоновых соцветье,

И завитки Дворцового моста,

И пней дубовых лобные места.

Мы поглядим назад, как астронавты,

И только там, в двухтысячном году,

Под старость нам откроются все карты,

И каждый различит свою звезду,

Сиявшую еще со школьной парты,

Не узнанную нами на ходу.

Звезда моя! Откройся мне до срока

На сферах полудённого Востока!

Поторопи! Направь мои шаги

По городу, где мраморные сфинксы

Лежат, тяжеловесны, как враги,

С которыми по надобности свыкся,

А под мостом у Спаса-на-крови

Круги воды расходятся, как мысли,—

Канал горяч, и пар над ним висит,

И над крестом старуха голосит.

Поторопи меня в другие дали,

Умчи на север, унеси на юг,

Уйми на время все мои печали,

Зажги надежду, погаси испуг.

Горят чужие звезды, как медали,

Растет луна кривая, как лопух.

И жадно смотрит старая Европа

На небеса в окошко телескопа.

Наш мир! Ты так далек.

Людей три миллиарда.

Ты шар, ты номерок

На поле биллиарда.

Настал и твой черед

Лететь в кругу созвездий

Под натиском забот,

Под шорохом известий.

Я твой последний миг

Запечатлел на пленке,

Ты падал напрямик,

Как с новогодней елки.

Так в ночь под Новый год,

В кругу планет холодном,

Настал и твой черед

От солнца быть свободным.

Рождественские дни прошли,

И на ресницы снег ложится,

И фонари насквозь прожгли

Туманы северной столицы,

Чуть выступающей из мглы.

Катят кареты, блещут спицы,

Сияют звезды, а мундир

Чиновника – затерт до дыр.

Век девятнадцатый спокоен,

Небрежен и нетороплив.

Он путешественник, он воин,

Поэт, возделыватель нив.

Он явных почестей достоин,

Но суд к нему несправедлив…

Январь 1969 г.

У Петропавловки (1970-71)

У Петропавловки

У Петропавловки, где важно ходит птица,

Поваленное дерево лежит.

Вода у берега легонько шевелится,

И отраженный город шевелится,

Сто раз на дню меняя лица,

Пока прозрачный свет от облаков бежит,

Горячим солнцем заливает шпили

И долго в них, расплавленный, дрожит.

Скажи, мы здесь уже когда-то были?

По льдистым берегам бродили

И слушали вороний гам?

Наверно, это вечность нас задела

Своим крылом. Чего она хотела?

И эта льдинка, что к твоим ногам,

Задумчивая, подплыла и ткнулась —

Она не берега, она души коснулась,

Чтоб навсегда растаять там.

Живи, апрельский день, не умирая!

Еще и не весна – скорей, намек

На теплый солнечный денек,

Когда, пригревшись, рядом на пенек

Присядем мы, о прошлом вспоминая

И наблюдая птицу на лету.

Когда увидим в середине мая

Поваленное дерево в цвету.

«Завтра, весной, я себя обнаружу…»

Завтра, весной, я себя обнаружу

Тоненьким листиком вниз головой.

Почкой проклюнусь, покой ваш наруша

Криком: «Живой! Я живой! Я живой!»

Завтра, весной! Это будет во вторник

Третьего мая. И там, с мостовой,

Свистом своим отзовется мне дворник.