Снегири горят на снегу - [71]

— И тебе интересно смотреть на этих головастиков?

Оська взял у него тощий разлинованный альбом и, отвернувшись, начал укладывать в общую папку. И Борис уже заинтересованнее спросил:

— А у тебя самого-то что получается, когда ты один играешь на своей трубе?

— Это не труба, это альт.

— Ну, на альте?

— А ничего…

— Как ничего? Что-то должно получаться?

— Веду партию… Ис-та-та, ис-та-та…

— Всегда?

— Всегда.

— А что же ты так надуваешься, как правдашний? — И дурацки безжалостно закончил: — Начинаешь дуть, глаза закрывай, а то они у тебя когда-нибудь вылезут.

— Ладно. От моих контрамарок ты не отказываешься.

— А с паршивого ягненка, знаешь — хоть шерсти клок.

Борис представил, как сидит сейчас Оська в углу с «духачами» в никелированном убранстве труб, выдувая сдавленными губами свои «ис-та-та, ис-та-та», и обрушивается на плечи танцующих тревожный вальс…

Спите, бойцы,

Спите спокойным сном,

Пусть вам приснятся нивы родные,

Отчий далекий дом.

В коридоре клуба темно. На потолке маленькая запыленная лампочка. Только в билетной кассе светятся щели закрытого окошечка.

Денег с собой у Бориса нет. Издали он посмотрел в открытые стеклянные двери фойе. За темными фигурами безбилетников, за неумолимой билетершей, в ярком свете — нарядная толпа. Борис подумал, что сегодня, как всегда, он постоит минут десять у двери. Подождет, когда перестанут играть духачи и начнутся танцы под баян. Тогда найдет его Оська. Они войдут в фойе. Борис обопрется локтем на подоконник ближе к стеклу, от которого исходит мягкий холодок. Начнет рассматривать девушек. Их белые наглаженные кофточки на спине скомканы, запачканы. Некоторые парни нарочно на танцы не промывают рук и мстительно радуются отпечаткам своих пальцев. Танцуя, девушки откидываются спиной на руку легко и доверчиво.

После танцев Борис переждет, когда растекутся люди по темным улицам. Позволит всем обогнать себя. Подбрасывая в кармане ключ от комнаты, он пойдет домой, чувствуя знобкую стылость…

Оська не появлялся. Борис стоял поодаль, чтобы никто не заподозрил, будто он намеревается попасть на танцы без билета.

Через широкие двери фойе он видел, что круг танцующих проходил у самого оркестра, а девчата, кружась, даже задевали легкими подолами платьев гудящую кожу барабана. Борис заметил, что сегодня в центре внимания танцующих молоденький морской офицер с кортиком. Болтающийся у колен кортик начищенно лучится латунной отделкой. Высокий и стройный, широко скользя, моряк уверенно кружил девушек. Необыкновенно нездешний, независимый.

Борис подумал, что не нужны ему Оськины контрамарки. Ни сегодня, и никогда. И что в общем-то стыдно вот так стоять в стороне, уставившись в раскрытые двери. Стоять без билета.

— Ладно. Лучше иди, поброди, — подгоняет он себя. После яркого света в фойе медленно проступали из темноты серые полосы ступенек, угол оградки с воротцами вертушек, телеграфный столб, зажатый между двумя рельсами, вкопанными в землю. Столб низко гудит, и Борис ногами чувствует его натянутое гудение.

Идет по дощатому тротуару и еще не поймет, отчего так долго он слышит это гудение. Или оно в воздухе, или в нем самом. Замедляет шаги и понимает, что идти ему некуда, что никто его нигде не ждет. И было бы лучше, если бы он был на заводе.

…На малые обороты включен станок. Еле-еле движется самоход, и мягко шелестит стружка от резца. Борис, навалившись на суппорт, смотрит в цех или на Ленку Телегину. Она со штангелем и с резцом в руках выходит из цеха. Борису нравится, как она ходит. Ни разу не оглянется по сторонам. Часто и мелко переступает ногами, будто у нее очень уж узкая юбка. Темный фартук, надетый тесемками на шею, туго стянут завязками на талии и залоснился на выступающем округлом животе.

Когда она склоняется над станком, Борису хочется, чтобы волосы ее не были собраны под косынку, а опять, как тогда на речке, прямые, спадали на щеки и на напряженные припухшие губы. Вспоминая это, Борис улыбается чему-то с озорной светлой радостью.

Тогда ему хочется пройти мимо нее, чтобы увидеть осиянную ярким светом ее косынку, затененное лицо и маленькие руки, медленно поворачивающие рукоятку каретки. Или, чтобы она попросила его расплющить трубку кисточки, а то вылезает щетина.

Но Ленка давно к нему ни с какими просьбами не подходит.

Борис идет по утрамбованной дорожке, глухо пересчитывая рукой заостренные верхушки дощатой оградки. Думает: оттого что ему некуда сейчас идти, в этом он, пожалуй, сам виноват. Думает, что никому не нужна его помощь, хотя ему очень хочется быть внимательным к людям.

Борис поравнялся с заводом. Завод тоже гудел натянуто, как столб. Изредка к гудению примешивалось железное звяканье. Большие окна наполовину закрашены. За молочной матовостью стекол — смутные тени людей. Борис знает, чья тень у какого окна. Работает вторая смена.

Как странно воспринимается завод со стороны! Будто кто встряхивает что-то железное в металлической коробке. Борис на работе не чувствует этого шума и даже ударов прессов.

А оказывается, слышно на улице, как самый большой пресс тяжело ухает, и его удары — будто затяжные толчки из-под земли.