Снегири - [37]

В день отъезда мы еще раз обошли все наши любимые места. Это заняло намного больше времени, чем планировал папа, поэтому мы задержались. Когда мы наконец-то закончили собирать вещи, то обнаружили, что Мелкого нигде нет. Сначала мы громко звали его, потом папа побежал на берег, а мама в лес. Я осталась у машины на тот случай, если Мелкий вернется. Я не очень переживала, наверняка Мелкий просто ушел за очередной шишкой и сейчас вернется. Пока никого не было, я решила набрать для бабушки немного цветов. Через некоторое время букет был готов, но ни мамы, ни папы, ни Мелкого не было. Я начала нервничать. К тому моменту, когда появилась мама, я была готова расплакаться. Мама пришла одна, и мы стали ждать Мелкого и папу. Папа появился через какое-то время, мы издали увидели, что он идет один. Мама побежала навстречу папе, а я не смогла больше сдерживаться и заплакала. Я не очень понимала, что происходит, но мне было страшно. Мама с папой вернулись, и, когда я увидела их лица, мне стало еще страшнее. Настолько страшнее, что я не позволила себе зарыдать в голос. Мама с папой молчали и не смотрели друг на друга. Они снова стали звать Мелкого, никто не откликался. Мама плакала. Папа стоял, опустив руки. Когда мама снова побежала к лесу, он зачем-то полез в багажник. Папа на секунду замер над багажником и закричал: «Таня, вернись!» Мама обернулась и медленно пошла к нам. Я подошла к папе и заглянула в багажник. В багажнике, свернувшись на вещах, спал Мелкий. Он проснулся только в тот момент, когда подошла мама. У мамы было такое лицо, что Мелкий, еще не проснувшись, заплакал, протянул руки к маме и сказал совершенно бессмысленное: «Я больше не буду!» Мама выхватила Мелкого из багажника и зарыдала. Я, обняв маму, присоединилась к ним.

Мы уже ехали в машине, когда неожиданная мысль пришла мне в голову. Я потянула маму за руку и спросила: «Мама, ты ведь никогда не потеряешься?» Мама ничего не ответила и только крепко обняла меня. В этот момент ужас накрыл меня с головой: мама всегда отвечала на все мои вопросы, почему она не ответила на этот? Я пыталась проглотить то, что сейчас не давало мне дышать, а мама, обнимая меня, сказала Мелкому: «Пожалуйста, спой мне что-нибудь». Мелкий улыбнулся, потерся о мамин локоть головой и запел: «В бананово-лимонном Сингапуре…» Кажется, он не слышал ни моего вопроса, ни маминого молчания. Я слушала, как он поет, прижималась к маме и пыталась не думать о том, чего никогда не могло произойти.

Конфеты

Мама была абсолютным и беспримесным счастьем. Как любое счастье, она случалась внезапно. Она приезжала из очередной командировки, и весь привычный порядок жизни шел кувырком. Мама делала все одновременно: играла с нами, писала диссертацию, дискутировала с бабушкой о том, как правильно фаршировать щуку, проигрывала дедушке в шахматы, пересаживала тетушкины цветы, решала все папины кроссворды, шила мне платья и перешивала Мелкому рубашки. Все эти дела клубились вокруг, переплетались и перепутывались: только что напечатанные листы диссертации пропадали, шахматная королева оказывалась погребена в горшке с геранью, вместо щуки получался пирог с брусникой, а Мелкий с увлечением разбирал мамины гранатовые бусы.

Когда мама бывала дома, отойти от нее было совершенно невозможно. Вселенская несправедливость первый раз явила мне свой лик в тот день, когда мы все собирались пойти в цирк, а я внезапно заболела.

Пережить отсутствие в жизни тигров и лошадей я еще могла, но мысль о том, что Мелкий пойдет с мамой без меня, была выше человеческих сил. В итоге никто никуда не пошел, я лежала с температурой тридцать девять, Мелкий сидел рядом, а мама показывала театр теней по мотивам эскимосских народных сказок.

Мама всегда уезжала утром. Мы провожали ее до двери, а потом опрометью бросались к подоконнику, чтобы успеть ей помахать. Путь от двери до подоконника был опасен. Обычно или мы сшибали что-нибудь по дороге, или что-то сшибало нас. Если же этот участок был преодолен без эксцессов, нужно было взобраться на сам подоконник. Подоконник был высоким, узким и загроможденным цветами. Кроме того, на полу под ним всегда что-то стояло.

Однажды я сшибла тетушкину араукарию, любовно вывезенную из ботанического сада Ялты, буйно разросшуюся и гигантскую, а Мелкий, не удержавшись на поверхности, упал на только что подаренный ему какими-то заботливыми родственниками игрушечный КамАЗ. КамАЗ был из тех советских детских игрушек, которые служили постоянным источником травматизма в детском саду и которыми можно было убить, не прилагая для этого никаких усилий. Он был железный, огромный и обладал множеством острых краев. В таких игрушках было что-то странное. Казалось, они сделаны из запчастей для какого-то оружия, которое не пригодилось. Выбрасывать запчасти было жалко, и их решили пустить в дело. Драться такой игрушкой было тяжело, но на нее всегда можно было упасть. В итоге Мелкий раскроил себе голову, бабушка вызвала скорую, а дедушка отнес монстра на помойку.

Когда мама уезжала, мы играли в игру под названием «помню». Правила игры были просты: нужно было как можно подробнее и точнее описать маму. Глаза, кожу, волосы, запах, прическу, одежду, голос. Это было не так просто: засчитывались только точные и неожиданные описания. Мелкий был мастером по определению цвета. Именно он первым нашел тот цвет, который точнее всего соответствовал маминым глазам – зеленое стеклышко от бутылки, которое долго лежало в реке, только что вытащенное из воды, еще не высохшее, через которое смотришь на солнце вечером. Я лучше подбирала запахи. Мамины руки пахли польскими духами «Быть может», смешанными с табачным дымом и корицей, а волосы – сухой травой и тем запахом, которым пахнет дача в августе, когда она вся прогреется на солнце.