Снега - [6]
Ж а н д а р м. Разрешение на оружие есть?
Л е н и н. Оно мне не нужно, потому что, как вы видите, этим револьвером уже нельзя пользоваться.
Ж а н д а р м. Неубедительно, господин Ульянов. (Прячет браунинг в портфель.) Оружие я изымаю до окончания расследования.
Л е н и н. Считаю бесполезным спорить.
Ж а н д а р м. Далее. В ваших бумагах обнаружены шифры…
К р у п с к а я. Это не шифр, господин вахмистр, это цифровые данные по аграрному вопросу, который исследует господин Ульянов.
Ж а н д а р м. Почему же среди этих цифр все время мелькают слова: «Австрия», «Венгрия»?
Л е н и н. Потому что я изучаю аграрные проблемы, относящиеся именно к этим странам.
Ж а н д а р м. Неубедительно и это. (Прячет тетрадки в портфель.)
Л е н и н. Я требую расписку на незаконно конфискованные рукописи.
Ж а н д а р м. Требовать будем мы. Ну-с, и последнее. Вы получили из России на шпионскую работу большую сумму денег — четыре тысячи рублей.
Л е н и н. Это ложь!
К р у п с к а я (в крайнем волнении). Господин вахмистр… У моей матери умерла в России родная сестра… Эти деньги — ее наследство. Есть письмо нотариуса…
Ж а н д а р м. Недурно придумано!
Л е н и н. Да как вы смеете! (Крупской.) Умерла Ольга Васильевна, и я ничего не знаю?
К р у п с к а я. Почтарь был совсем недавно, Володя.
Л е н и н. Елизавета Васильевна уже знает?
К р у п с к а я. Да. Не может прийти в себя.
Л е н и н. Почему же мы оставили ее одну? (Делает движение в сторону дома.)
Ж а н д а р м. Господин Ульянов, я еще не закончил. Подпишите протокол. Завтра в шесть утра отходит поезд в Новый Тарг. Я буду ждать вас на станции. Мне приказано доставить вас к окружному начальнику. Там решат, что с вами делать дальше.
Ленин молча расписывается, идет в дом. За ним — Крупская.
Л е н и н. Об обыске Елизавете Васильевне — ни слова.
К р у п с к а я. Да-да, понимаю, Володя.
Уходят в дом. Жандарм уходит.
К о ж у х о в. Дело принимает серьезный оборот.
В и к т о р и я. Какой ужас! Тупица жандарм… Донос Марии… Обыск… Неужели Владимиру Ильичу грозит арест?
К о ж у х о в. После того как и Австро-Венгрия объявила войну России, от местных властей можно ожидать чего угодно. Я сейчас же позвоню в Краков и подключу закопанских товарищей. Нельзя медлить ни одной минуты. В крайнем случае телеграфирую в Вену.
В и к т о р и я. Ты думаешь…
К о ж у х о в. Знаю одно: Владимиру Ильичу здесь дальше оставаться нельзя. Когда ты выезжаешь?
В и к т о р и я. Завтра утром. Я буду писать… буду ждать…. Буду любить… Оттуда, из далекого далека.
К о ж у х о в. Смотрю и не верю — ты уезжаешь. Завтра тебя не будет, не будет… Смогу ли я когда-нибудь насмотреться на тебя, наговориться с тобой?
В и к т о р и я. Мы все наверстаем, милый.
К о ж у х о в. Остается верить.
В и к т о р и я. И — ждать.
К о ж у х о в. Значит, снова начинаются для меня бессонные ночи и тревожные дни. Сколько их будет, таких дней и ночей?
В и к т о р и я. Я постараюсь быть осторожной. Мои дни тоже будут тревожные, а ночи — бессонные…
К о ж у х о в. Знаю, родная моя…
Обнялись, поцелуй.
З а т е м н е н и е
Тюремная камера. Она не закрывает панорамы заснеженных гор, сверкающих еще сильнее оттого, что в камере — полумрак. Две койки. На одной спит П а в е л. Л е н и н ходит по камере.
Л е н и н. Обвинить меня в шпионаже в пользу русского царя! Запретить переписку, лишить свиданий! Чудовищно! (Останавливается.) Изводят бесконечными допросами, требуют подписывать протоколы с признанием вины и в то же время не предъявляют ни одного сколько-нибудь серьезного доказательства в пользу своей провокационной версии. (Короткая пауза. Прошелся.) Они не посмеют!..
Павел приподнимается на локте, смотрит на Ленина.
Я вас разбудил! Какая досада… Извините меня, ради бога.
П а в е л. Что вы, да я и не спал.
Л е н и н. Как — не спали? А глаза у вас были закрыты.
П а в е л. Нарочно закрыл. Не хотел вам мешать.
Л е н и н. Выходит, вы меня надули?
П а в е л. Что вы!
Л е н и н (присаживается на койку Павла). Как вы думаете, товарищ Павел, скоро мы с вами отсюда выберемся?
П а в е л. Должно, вроде бы… скоро.
Л е н и н. Очень хорошо, что вы не падаете духом.
П а в е л. Как же можно… Меня там дома, в России, невеста ждет. В а с и л и н а.
Л е н и н. Красивое имя.
П а в е л. Да она и сама… (Замолчал.)
Л е н и н (внимательно смотрит на Павла). А не боитесь вы, товарищ Павел, вернувшись в Россию, в солдаты попасть?
П а в е л (чешет затылок). Скажу по совести — не хотелось бы. А только чего же тут бояться? Не я один.
Л е н и н. И пошлют вас воевать, скажем, сюда, в Галицию.
П а в е л. Какое дело! И здесь дадим австриякам перцу. Пусть знают наших.
Л е н и н. А чего вы тут, в Галиции, потеряли?
П а в е л. Как это — чего? Ничего не потерял. (Вспомнил.) А, вы, верно, про ту проволоку. Теперь не до нее, война ведь.
Л е н и н. Не о том речь, хотя мы и к проволоке вашей еще вернемся. Вы, конечно, видели, как живут здешние крестьяне?
П а в е л. Видал. Плохо живут.
Л е н и н. Согласен — плохо. Даже больше того — хуже некуда, вот как живут. И вы думаете, что им станет лучше, если, скажем, придут сюда русские солдаты?
П а в е л. Кто их знает… Да и чего это я о них буду думать?