Снег в июле - [53]

— Они, Нина Петровна… они…

— Что они? Говори толком. Кончится наконец этот детский сад? Надоело! — Я впервые говорю с ней так. Она смотрит на меня почти с ужасом.

Паркет аккуратными стопками лежит тут же, в вестибюле. Я подхожу, беру одну пачку и снимаю проволоку, клепка рассылается. Ну что он выдумывает, паркет как паркет.

— Не понимаю, Шалимов. Что вам еще нужно? Смотрите: клепка вся одного размера и по цвету подобрана.

Шалимов молчит.

— Ну что, так и будем в молчанку играть?

— Клепка повышенной влажности, — наконец угрюмо произносит он. — Через месяц в полах будут щели.

— Откуда вы знаете?.. Василина, ну-ка дай паспорт на паркет.

В общем, выясняется, что, несмотря на мое категорическое запрещение принимать материалы без паспорта, она вчера вечером приняла паркет.

— Почему, почему ты приняла? — Кажется, всю свою злость за неудачи, опрометчивые решения, даже за то, что Петр Иванович мне не отвечал, я вкладываю в этот вопрос.

— Они крича-а-ли…

Все-все! На этом надо кончать. Еще немного, и Василина расплачется. Но я не могу удержаться, чтобы напоследок ядовито не заметить:

— Значит, ты слушаешь того, кто громче кричит? Так? Хорошо, я буду это помнить.

В прорабской по телефону я узнаю, что в отделе снабжения паспорта не было и на базе паспорта нет. Пришли по железной дороге три вагона, их разгрузили, и паркет развезли по стройкам… Ну хорошо, мои милые. Значит, вам наплевать на мои просьбы. Наплевать, да? Хо-ро-шо!

Через час машина, груженная паркетом, пошла в управление. Еще через час на стройку прибыл Кудреватый. На этот раз чело его было мрачно. Он зашел в прорабскую, сел на мое место и молча принялся барабанить пальцами по столу.

— Здравствуйте, товарищ Кудреватый, — торжественно произнесла я. — Давно вас не видела. Где же ваша знаменитая улыбочка? Где ласковые словечки?

Он молчит.

— Вот видишь, Василина, видишь, как на глазах испортился человек. Был такой милый, ходил с процентовочками… Чего вы молчите, Кудреватенький?

Ему я тоже мстила за неудачи, постылую, неинтересную работу. И снова, уже в который раз, я увидела институт, нашу аудиторию. За окном дождь перемежается со снегом, кажется, поздняя осень, ветер-ветер клонит голые деревья. Но у нас тепло и спокойно, размеренно звучит голос преподавателя. И все так раз навсегда установлено в формулах, все доказано. Медленно течет жизнь. Потребуется ли когда-нибудь дифференциальное исчисление, мы не знаем, но истово учим его, и даже проходим специальный курс высшей математики, настолько сложный, что преподаватель читает его с бумажки.

— Придется стоимость транспорта отнести за ваш счет, — спокойно говорит Кудреватый. — Можно было бы еще понять, если б вы сразу не приняли паркет, но ведь вы его разгрузили, расписались в получении. Это обойдется вам не так уж дорого — сто рублей.

— Сколько? — переспрашиваю я.

— Сто рублей и еще какие-то копейки. Там подсчитают.

…«Зачем нам еще специальный курс математики?» — как-то спросила преподавателя моя подруга Анюта. «В жизни всякое бывает. — Преподаватель, видно, был готов к ответу. — Еще неизвестно, на какую работу вы попадете». Он не очень ошибся, наш преподаватель. Ведь правда: для того чтобы рассчитать побелку, укладку паркета или штраф за непослушание, без высшей математики не обойтись?

— Да, подсчитают, — соглашаюсь я.

Кудреватый недоверчиво смотрит на меня. С чего бы это дерзкий прораб вдруг стала смирной, но ничего подозрительного не замечает. Он позволяет себе даже быть великодушным.

— Удержание не сразу… Но вот что, немедленно прекратите всякие переделки, нужно спешить к сроку сдать дом. Не вылизывайте каждую мелочь!

Наверное, если послушать Кудреватого со стороны, он может показаться правым. Поэтому я говорю, будто в комнате кроме нас да еще Василины — она в углу ожесточенно крутит ручку арифмометра, — есть кто-то еще, посторонний. Кто? Не знаю… Ну хотя бы мое второе «я», которое так зло спорило в автобусе.

— У вас железная логика, Кудреватый. Но прекратить переделки я не могу и халтурить не могу. Ведь помните, все началось с нашего спора: можно ли отделку квартир выполнять хорошо. Или щели в паркете, мрачные обои, небрежная окраска — обязательны и тут ничего не поделаешь? Помните?.. Вы ведь сами сказали, что у меня только один путь — доказать лично. Это я делаю.

Он тоже осторожно подбирает слова:

— Ну, а если… если считать, что спора не было. Мы оба забыли о нем. Может быть… Я ведь знаю: вам отделка не по душе. Так?

— Да.

— Может быть, вы вернетесь на монтаж?

Боже мой, я могу уйти от этих проклятых гремящих ведер, противно-сладковатого запаха олифы, от Шалимова с его красным, неподвижным лицом. Я больше не буду видеть Кудреватого, не буду сражаться с «ветряными мельницами», не буду, как белка в колесе, безостановочно бегать по этажам! Клетку открыли!.. Это просто здорово — вернуться на монтаж: с площадок верхних этажей смотреть на подернутые дымкой просторы города, видеть краны, повисшие в воздухе панели, огненную россыпь сварки, видеть, как растет дом. Знать, что это — Мой Дом… Это просто здорово — дружить с капризной высотой, рисуясь, пройти по узкой балке или у самого края перекрытия, разговаривать с мудрыми верхушками деревьев — медленно раскачиваются они, во всем соглашаясь с тобой, или ночью смотреть, как нехотя засыпает город, или рано утром первой во всем мире здороваться с солнцем. Вот и Василина перестала вертеть ручку арифмометра, с надеждой смотрит на меня. Да, конечно, надо возвращаться на монтаж.