Снег в июле - [41]

— Чего-то ты вроде робеешь, — удивился он. Но по всему было видно, что подчеркнутая уважительность Лисогорского была ему приятна.

— С назначением вас, Игорь Николаевич. Первым (Лисогорский подчеркнул это слово) заместителем председателя райисполкома.

— Спасибо. Садись, чего стоишь?

Лисогорский оглянулся:

— Да-а… Кабинет-то какой!

— Ну чего ты! — не выдержав, рассмеялся Важин.

Действительно, кабинет, рассчитанный на проведение в нем совещаний, был велик и хорошо обставлен. Он нравился Важину так же, как и новая должность.

— Ну как, был уже в тресте?

— Был на оперативке, Игорь Николаевич. Результаты за месяц отличные. Но конечно, прав новый управляющий: сказал, что он к результатам не имеет отношения. Это ваши труды, Игорь Николаевич.

— А как Самотаскин, какое на тебя впечатление произвел?

Лисогорский замялся. Ему хотелось по тону разговора, по выражению лица Важина определить, что тот хотел бы услышать, но, как всегда, угадать было нелегко. Поэтому Лисогорский уклончиво ответил:

— Говорят, его к нам в трест временно прислали.

Важин усмехнулся: настоящий главный инженер этот Лисогорский, — осторожен и, самое главное, не перечит начальству. С таким легко. Что Важин говорил, так и было. Будет и сейчас, когда он перешел на работу в райисполком. Может быть, стоит предложить Лисогорского на управляющего? Важин оценивающе посмотрел на Лисогорского, он хорошо знал его слабые стороны, особенно легковесность, и сразу отверг эту мысль. Правда, очень часто бывает, что положение, новая должность меняют человека. Но нужно сперва посмотреть, кого предложит главк. Ему вдруг захотелось заставить этого чересчур осторожного человека высказаться.

— Да, — неопределенно сказал Важин. — А все-таки какое твое впечатление? Может, оставить его?

Лисогорский снова уклонился от прямого ответа.

— Управляющий большую речь держал на оперативке, — сказал он.

— Да? — удивился Важин. — Помню, когда он был у меня прорабом, слово от него не вытянешь. О чем была речь?

— О качестве. Новый управляющий заявил, что качество работ у нас низкое. Показатели, мол, цифры высокие, а дома, как он выразился, не дают новоселам особой радости.

— На какую оценку сданы дома?

— На «хорошо», Игорь Николаевич. Но Петр Иванович ходил в заселенные дома…

— Это еще для чего? — быстро спросил Важин.

— Новоселы заявили, что они недовольны. Они якобы назвали наших рабочих, ну и конечно, руководителей портачами и халтурщиками.

— Что-что? — грозно произнес Важин. — Как смеет Самотаскин клеветать на коллектив, который выдвинут на переходящее Красное знамя? — Он взволнованно встал, подошел к окну. Что-то рассматривая, не поворачиваясь, спросил: — Вы, наверное, дали ему должную отповедь?

— Я было начал говорить, но он оборвал меня… Хотел бы ответить теперь на ваш вопрос: оставлять ли Самотаскина?

Но Важин уже справился со своим волнением.

— Нет, не нужно, Александр Александрович. Вы всегда любили загребать жар чужими руками, — холодно сказал он. — Я рад был повидать вас. — Когда Лисогорский быстро встал, Важин строго добавил: — Корпус номер четырнадцать должен быть сдан до первого. Это вам задание… Личное!

Через час, когда пришла машина, Петр Иванович поехал на стройку шестнадцатиэтажного дома, куда до сих пор ему не удавалось попасть. Все тот же водитель Костя стал обстоятельно докладывать, куда он возил Лисогорского и Северова.

— Знаю, — прервал его управляющий.

Костя только плечами пожал. Он думал рассказать, о чем Лисогорский и Северов говорили в машине. Не хочет управляющий — не надо. И вообще, сейчас Костя решил окончательно: он попросится на другую машину. Слова не скажет этот чудак, новый управляющий. Прав, наверное, Лисогорский, когда возмущался тут в машине. Вроде приказал ему новый управляющий посещать уже заселенные дома. Костя тоже понимает, что это смешно. Разве людям угодишь? Это какой народ! Получил квартиру, так ты молись на строителей, на колени стань. А они вместо благодарности ворчат: то паркет неровный (а чего много говорить, возьми и переложи), то плитка отвалилась (пригласи плиточника, тот тебе за двадцатку все исправит), то стяжка на балконе потрескалась (исправь!). Да если б Косте дали квартиру, он бы в ней все сделал как хочется. Эх, народ-народ! Как ни старайся, всегда недоволен, совсем обнаглел.

Северов, тот молчал: не хотел в машине откровенный разговор вести или, может быть, не знал о чем. Когда подъехали к райкому, Лисогорский сказал:

— Вы, Леонид Сергеевич, там все расскажите.

— Хорошо, расскажу.

— Ну, а я Важину. Он трест в обиду не даст. Никогда не даст!

Когда Северов вышел, Лисогорский предупредил Костю, чтобы о разговоре помалкивал. Костя обиделся: водитель персональной машины — да чтобы рассказывать! Если б он этим занимался, давно бы на самосвал пересадили… А все-таки интересно, что за человек такой управляющий? Неужели правда — интересы жильцов блюдет? Может, калым какой получает? Костя посмотрел в зеркало на замкнутое лицо управляющего. Нет, такой не берет. Значит, в самом деле за людей болеет. И Косте, который в свои двадцать пять лет считал, что знает всех как облупленных (всяк только о себе думает, как бы побольше урвать или взять что плохо лежит), вдруг стал интересен новый управляющий. Почему он так себя ведет? Если бы Костю назначили на два месяца, ну, к примеру, начальником гаража, он бы… Ого! Ни с кем бы не спорил, старался бы показать, что с ним будет легко. Глянь, пройдет два месяца, спросят у того, другого, как он, Костя, работал? «Отлично», — скажут. Снова спросят: «Может, оставить его?» — «Конечно!»