Снег на кедрах - [112]

— Вполне, — ответил Джосайя. — Если вы так говорите.

— Второе, — продолжал Элвин. — Пятнадцатого сентября Миямото выходит в море. Туман пока еще совсем небольшой, и Миямото без труда приближается к своей жертве, Карлу Хайнэ, оставаясь на расстоянии видимости. Он следует за жертвой к Судоходному каналу… Такое возможно?

— Ну, вроде как, — неуверенно отвечает Джосайя.

— Третье, — шел Элвин дальше. — Миямото видит, что Карл Хайнэ выметывает сеть. Он выметывает свою, оставаясь не слишком далеко от жертвы, вверх по течению. И ловит рыбу до позднего вечера. К тому времени опускается настоящий, густой туман, скрывающий все вокруг. Миямото ничего и никого не видит, но знает, где находится Карл Хайнэ — в двухстах ярдах ниже по течению. Уже совсем поздно, два часа ночи. На воде спокойно. Миямото слышит по радиосвязи, что остальные отправляются к мысу Эллиот. Он не знает, сколько рыбаков еще осталось поблизости. Но уверен, что немного. И вот мистер Миямото начинает действовать. Он выбирает сеть, глушит двигатель, проверяет свой старый добрый гафель и дрейфует вниз по течению к шхуне Карла Хайнэ. Может, даже подавая сигнал гудком. Его относит прямиком к Карлу Хайнэ; Миямото представляет все так, будто у него заглох двигатель. А теперь скажите мне вот что, мистер Гилландерс. Разве не обязан Карл Хайнэ помочь Миямото?

— Морские небылицы, — презрительно сплюнул Джосайя. — Однако лихо вы завернули, ничего не скажешь. Ну, а дальше что?

— Так вот, разве Карл Хайнэ не выручит Миямото? Вы ведь сами говорили — в море и недругу помогаешь. Так помог бы Карл Хайнэ или нет?

— Помог бы, конечно, помог. Ну, а дальше-то что?

— В таком случае рыбаки пришвартовались бы друг к другу, так? Вот вам и обоюдное согласие. Неважно, что на самом деле никакой чрезвычайной ситуации нет. Итак, мистер Гилландерс, пришвартовались бы они?

Джосайя кивнул:

— Пришвартовались.

— А вот теперь, мистер Гилландерс, наш подсудимый, мастерски владеющий кэндо — припоминаете? — способный убить человека и палкой, запрыгивает на борт к Карлу Хайнэ и убивает того мощным ударом по голове. Таким мощным, что проламывает череп. Не стреляет, нет — выстрел могли бы услышать другие, — а наносит удар. Ну как, мистер Гилландерс, возможно такое? Вы ведь давно в море, что вы думаете на этот счет? Могло описанное мной произойти в действительности?

— Могло-то могло, — ответил Джосайя, — да только что-то мне не верится.

— Не верится? — переспросил рыбака Элвин. — То есть у вас иное мнение на этот счет? Но, мистер Гилландерс, на чем оно основывается? Ведь вы не отрицаете, что моя версия правдоподобна? Не отрицаете, что предумышленное убийство могло произойти именно таким образом, как я только что описал? Ведь так, мистер Гилландерс?

— Да, так. Но я…

— Больше вопросов нет, — произнес Элвин. — Свидетель свободен. Пусть возвращается на галерею — там тепло. Больше вопросов нет.

— Эк вы! — с досады крякнул Джосайя.

Но судья поднял руку, и рыбак, вняв предупреждению, отправился на галерею, сжимая в руке фуражку.

Глава 27

Порывы ветра обрушивались на окна зала суда; стекло дребезжало так, что казалось, еще немного и оно разобьется. Три дня и три ночи островитяне, сидя по домам, слушали завывания ветра; когда они с трудом добирались до суда и обратно, в ушах у них стоял яростный вой. За все это время они так и не привыкли к нему. Они сжились с морскими ветрами, дувшими над островом каждую весну, когда повсюду была хлябь и лил нескончаемый дождь. Однако этот ветер, такой буйный и леденящий, оставался для них чужим. Казалось невозможным, чтобы ветер дул с таким постоянством, днями, не стихая ни на минуту. Он раздражал островитян, испытывая их терпение. Одно дело снег, который падает себе и падает, и совсем другое — жалобные завывания ветра, колючками впивавшегося в лицо; каждый думал о том, чтобы он скорее прекратился. Все устали и хотели покоя.

В камеру подсудимого звуки ветра не проникали совсем. Кабуо даже не подозревал о разразившемся буране; только когда Абель Мартинсон повел его, закованного в наручники, вверх по лестнице в зал суда, Кабуо в сумрачном коридоре первого этажа почувствовал порывы ветра, сотрясающие здание. Поднимаясь, он видел в окне каждого пролета низко нависшее небо и густо сыпавший снег; хлопья его, швыряемые ветром, метались в воздухе. Просидев семьдесят семь дней в камере без окна, Кабуо радовался неяркому, мягкому свету. Ночью у бетонной стены стало особенно холодно, и продрогший Кабуо мерил камеру шагами, кутаясь в одеяла. Стеречь его в ночное время отрядили Уильяма Стенесена, распиловщика, вышедшего на пенсию; как раз после полуночи тот посветил фонарем в камеру и спросил у заключенного, не нужно ли тому чего. Кабуо попросил еще одеял и, если можно, стакан чаю.

— Ладно, сейчас принесу, — ответил Уильям Стенесен. — Ох, господи, и угораздило ж тебя, парень, заварить эту кашу. А то б не торчали здесь, ни ты, ни я.

И вот Кабуо думал, что ведь и впрямь нажил неприятности на свою голову. Потому как два с половиной месяца назад, когда Нельс Гудмундсон, сыграв с ним в шахматы, попросил рассказать, как было дело, Кабуо упрямо повторил то, что еще раньше рассказал шерифу, — что ничего не знает. Чем сделал себе только хуже. Да, он говорил с Карлом о семи акрах, да, они с Эттой Хайнэ не ладили, да, он приезжал к Уле Юргенсену. Нет, вечером пятнадцатого сентября он с Карлом на Судоходном канале не встречался. Он и понятия не имеет, что произошло с Карлом, у него нет никакого объяснения на этот счет, он ничего не знает об обстоятельствах его смерти. Он, Кабуо, всю ночь был в море, потом вернулся домой и лег спать. Больше ему прибавить нечего.