Снег к добру - [6]

– Это они обо мне. Я стояла и мешала людям ходить в туалет. И не люблю коллектив…

Соседка подняла на Асю большие перламутровые глаза и покачала головой.

– Я не поняла,– сказала она.– Я многого сейчас не понимаю. У меня сын в десятом классе. Вы знаете, я почти не понимаю, что он говорит.

– Почему? – удивилась Ася.

– Потому что все не так, как говорили мы. Вы знаете такое слово – «кадрить»? Ася засмеялась. Это ж надо!

– Знаю. Хорошее слово. Точное.

– Хорошее? – Соседка откалывала от блузки овальную янтарную брошь.– Я его не понимаю, что это?

– Ну, закидывать крючок… Заигрывать…

– Это понятно. Но какой там корень? Кадр?

– Пусть говорят, как хотят. Ничего ведь в этом нет плохого. Язык – организм живой.

– Организм… Язык – организм,– прошептала соседка.– Тоже не понимаю.

– Бросьте,– мягко сказала Ася,– дело ведь не в словах…

– В словах! В словах! – Соседка затрясла перед Асиным лицом полиэтиленовым мешочком.– Я вот вас спросила, что за шум в коридоре. Могли вы мне просто сказать, кто поскандалил или что разносят чай, а вы мне что говорите? Что не любите коллектив. Или это они вам сказали?

Ася видела, как большие глаза соседки наполняются слезами. И вдруг вся ее дорога, и этот тип в коридоре, и дама из соседнего купе, у которой есть вся техника, и эта соседка с мешочком и с набухшими от слез глазами, и она сама, вся неприбранная, уставшая,– все это показалось ей неправильной случайностью. Зачем она едет в Москву? Чем ей было плохо дома? Ведь было хорошо. У нее тоже все было. И даже в смысле техники. А она рванула по шву такую добротно сшитую жизнь. Она вспомнила, как провожали ее на вокзале. Шумно, бестолково, говорили, что она счастливая, что ей повезло, а Аркадий всех уверял, что не хочет в Москву. Его обнимали, утешали, но формально: никто не хотел верить, что ему действительно жалко бросать работу и что в Москве ему может быть хуже. Только Ася знала, что дело не в работе, а в том, что Аркашка не любит никаких перемен. Такой уж характер. Он любит темные рубашки, потому что они дольше носятся. Смешно, но когда даешь ему все чистое и наглаженное, он все как следует изомнет, а потом только наденет. Пьет всегда из одной чашки, ходит только одной и той же улицей, выписывает уже тринадцать лет одни и те же издания. Человек – привычка. И не было у них большего противника переезда, чем он. И ведь как она была красноречива! Он все выслушал и сказал, что она неэкономно тратит эмоции и слова, что она наговорила минимум «на три подвала» о пользе перемен. Но, увы, ни в чем его не убедила. У него тоже есть свои «три подвала» на противоположную тему, но если родина, то есть родная жена, скажет, что надо, он готов ехать куда угодно, хотя убежден, что счастье – понятие оседлое. «Когда говорят – счастье дорог,– сказал тогда Аркадий,– это надо воспринимать как пропагандистский трюк… Ведь те, кому приходится много ездить, не должны чувствовать себя обделенными».

– Ты это серьезно? – возмутилась Ася.– Журналисты, геологи, монтажники, моряки, по-твоему, ненормальные?

– Я деликатен,– сказал Аркадий.– Но если совсем честно, то у них не все дома… Ты не обижайся, я тебя все равно люблю… Ненормальные, они чем хороши? С ними не соскучишься.

И он произнес свои «три подвала». Мужчина второй половины двадцатого века, не охотник, не добытчик, не воин – мыслитель, философ, лентяй.

– Я тебя возненавижу,– сказала Ася.

– Нет,– сказал он.– Это пройдет… Ты меня оценишь потом.

– А если не оценю?

– Ну почему ты мне не веришь? – оскорбился он.– Я же самый умный в нашем роду.

Они расстались на три месяца. За этот срок ей обещали, если все будет о'кэй, квартиру. «Дом на выходе»,– сказали ей по телефону. Знакомые ребята посоветовали поехать посмотреть постройку, покалякать с рабочими, они, мол, знают, как на самом деле, и точно скажут, сколько дней в этих трех месяцах. Скорей всего, не девяносто. Может, сто восемьдесят, и, вообще, есть ли там фундамент? Договорились до того, что она, дура, обольщена редактором (у того опыт работы со слаборазвитыми странами). Поэтому пусть захватит с собой гвоздей – дом построить, с ними в столице напряженно, хотя, конечно, глупо везти их так далеко, лучше и надежней наворовать на любой стройке. Тут же стали решать, кто будет на стреме, а кто пить со сторожем и в каких сумках гвозди лучше таскать. Пришли к выводу, что дипломатические чемоданчики, вошедшие теперь в моду, очень для этого пригодятся.

Все испортил Федя. Прослышав об Асином отъезде, он прибежал и стал давать советы.

– Прежде всего, – поучал он,– определи расстановку сил. Кто над кем и кто под кем. Реально, а не по штату… Темы выбирай осмотрительно. Они все ушлые, подсунут тебе что-нибудь гиблое – сорвешься. Нужен верняк…

– Федя, я как-нибудь сама, – оборвала его Ася. – Своими слабыми силами…

– Квартиру требуй хорошую. Ссылайся, что, мол, у тебя тут…

– Никудышная, – засмеялась Ася.

– А кто тебя будет проверять? Дороже, дороже себя продавай!

– Надо, чтоб у меня еще хоть что-нибудь получилось.

– Идиотка! – закричал Федя. – Ты же въезжаешь на белом коне! О чем ты говоришь!

Потом он сообщил, в каких лучше жить гостиницах. В «Центральной» есть одноместные дешевенькие номера (но без санузла), а в «Юности» очень шумно, несмотря на близость Новодевичьего кладбища; гостиницы ВДНХ – это у черта на рогах, и никакого приличного сервиса, и вообще если б он знал, то, конечно, не впустил бы в свою квартиру аспиранта, пусть бы жила она, все-таки она ему ближе. И снова полез Целоваться, ну прямо отец родной… А Ленка принялась составлять список, что ей купить и выслать. Писала и спрашивала, как пишется «фломастер». «Напиши как-нибудь,– сказала Ася.– Я разберу».– «При чем тут ты? – оскорбилась Ленка.– Я должна знать точно. Так как же?» – «Посмотри в словаре!» – крикнула из кухни Ася. «Ты сказала много лишних слов вместо одного – не знаю. Если человек честно признается, что он ничего не знает, это гораздо лучше, чем прикидываться, что знаешь…»