Смыжи - [26]

Вставать не хотелось. Как и всегда, со дня переезда в немешарик.

Со стороны кровать казалась пнем дерева-великана, но стоило сесть или просто дотронуться… а лучше — прилечь… Как описать словами то, для чего слов еще не придумано? Мягкость похожего на мох живого одеяла и заботившейся о твоем удобстве перины превышала пределы разумения. И как после этого лежать в обычной постели? Все равно, что после спрей-одежды надеть, скажем, шерстяную или брезентовую. Хотелось валяться в облегающей обожающей тебя неге бесконечно, и на все доводы рассудка организм отвечал одинаково: «С ума сошла? Встать и уйти? Вот о т с ю д а?!»

Кроме воли ничто не справится с материнской заботой живого дома. Сделав усилие над собой, Милица поднялась и прошла в гиеник.

Уже год живет в немешарике, а все не привыкнет: ни пластика, ни фаянса, ни, что уж совсем невообразимо, каких-либо труб… Все это отличало от привычного санузла, но особенностью гиеника в живом доме был цирюля — снабженный зачатками разума банщик-лекарь-парикмахер. Он подстраивался под настроение жильца, предугадывал его желания и, в конце концов, становился другом, без которого уже не представлялась жизнь.

Вообще-то, гиеник не нуждался в отдельном помещении, он мог вытащить рабочие щупальца, впитать лишнее и подать воду в любом из помещений, соединенных общей корневой системой. К тому же, во-первых, в чужую комнату никто не войдет, а во-вторых, Милица жила одна в предоставленном ей доме из трех комнат, оранжереи и птичника. Птичником с недавних пор стали называть комнату с насестом. Настроенное на птерика отдельное помещение — это было безумно удобно: если хозяин не возражал, живой «индивидуальный транспорт» мог улетать на прокорм и возвращаться самостоятельно, никого не беспокоя. Но привычки прошлого остались: люди предпочитали гигиениться в закрытых кабинках, и Милица не была исключением.

Расположенная справа от спальни оранжерея пригласила на завтрак: приветливо открылся проем, донеслись запахи кофе, сыра, выпечки и фруктов.

— Позже, — распорядилась Милица.

Проем затянулся.

Снаружи били лучи летнего солнца, лес за рекой оглашался птичьим гомоном, через прозрачные стенки тянуло прохладой и манило окунуться в нарождающийся день.

Вот, правильное слово: именно окунуться. Пройдя через шкаф-рамку, Милица облачилась в модный купальник в две полосы по груди и через пах, к спине приклеился карман, где разместился старый добрый баллончик со спрей-обувью. Глаза все это время косили по сторонам.

Странно, что около дома до сих пор никто не прошел. Тропа, что вела к реке, огибала жилище Милицы, которое стояло посередине поселка, и те, кто жил ближе к работе, когда хотели искупаться, проходили мимо. Сегодня — еще никто. Милица никогда днем не затемняла стен и не заменяла их красивыми видами тропиков или Марса. Роль стекол в немешариках выполняли пленки вроде как от мыльного пузыря, их не брала непогода, они самоочищались, а быть прозрачными или нет и с какой стороны или работать активными обоями — это выбирали жильцы. Из своих домов так же любовались природой соседи и отсутствовавшие сегодня прохожие, и никто друг друга не видел, пока хозяева жилья (или конкретной комнаты, если внутри жила семья) сами не изъявляли такого желания. Привычные всем двери немешарику тоже не требовались, послушная голосовым приказам живая пленка открывалась в любом нужном месте. Понятно, что это относилось лишь к живым домам, растущим на поверхности Земли: под водой или, скажем, на Марсе для выхода следовало миновать специальный тамбур.

Милица окинула себя придирчивым взглядом: «Я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?»

«Ты прекрасна, спору нет, — ответило мгновенно скисшее настроение. — Но…»

«Но» имело то же содержание, что и в известной сказке, только царевна давно сменила статус и была недосягаема.

Милица тряхнула головой, расправила плечи и скомандовала:

— Дверь!

Ноги шагнули в траву за прозрачной пленкой. Снаружи дул легкий, почти незаметный, ветерок, от домов пахло цветами, с ведущей к лабораторным корпусам аллеи несло прелой листвой и грибами. Зеленоватые купола немешариков тоже напоминали грибы, вылезшие после дождя на каждом свободном месте. Гроздья из комнат-пузырей разной формы расползлись по округе; вгрызаясь корнями в почву, они спускались по склону к реке. У домов на берегу часть комнат частично уходила под воду. В одном из них, самом крайнем, на излучине, жил профессор. Тропинка вела в ту сторону.

Сейчас он на Марсе.

С легким вздохом Милица двинулась вперед. Приходилось внимательно смотреть под ноги: в последнее время в окрестностях расплодились гадюки, из-за этого даже вызвали специалиста из профильного биоцентра.

Ей повезло, единственная встреченная змея нехотя развернулась и, всем видом выказывая недовольство, скрылась в высокой траве.

Плечи передернулись — Милица абсолютно необъяснимо, на уровне инстинкта, чисто по-женски не выносила змей. Логике эта нелюбовь не поддавалась.

Стены профессорского дома матово переливались: дом приветствовал прохожего, но открытости, свойственной некоторым молодым и дерзким (не будем показывать пальцем) хозяева предпочитали семейный интим. Возможно, изнутри стены были прозрачны, и Милицу видели. Она надеялась на это каждый раз, когда проходила мимо, и представляла, как ей, очень возможно, приветственно махали рукой… или хотя бы провожали взглядом. Случалось ли такое хоть раз — не узнать, но душа надеялась. Походка становилась легкой, от бедра, и невесомой, будто с Земли перенесло на тот самый Марс. В дизайнерском платье и на подиуме, где модельеры представляли новинки, такое, наверное, смотрелось бы здорово, но в купальнике посреди жилого поселка…