Смута - [184]

– Что стряслось? – напугался Ляпунов.

– Ничего! – ответил за всех Матвей Плещеев. – Пришли за грамотами на поместья.

– С какого часа вы здесь стоите?

– Люди с ночи, а мы только что…

– Почему тогда всех за спину себе? Откуда такое правило? – Ляпунов покачал головой. – Встаньте, господа, в очередь.

– Ка-ак? – На него воззрились с изумлением.

– Приговор вчера принимали? Умейте слушаться своих законов. Пока нет царя, все мы перед Отечеством равны и без мест.

Видя, что правитель подзадержался на крыльце, к нему подбежали и пали в ноги несколько женщин.

– Смилуйся, Прокопий Петрович! Нас казаки от семей увезли, держат за непотребных женщин, в карты друг другу проигрывают.

– Ужо будет казакам, – сказал Ляпунов, – а вы очереди своей дожидайтесь.

– Прокопий Петрович! Мы – рязанцы.

– Вот и хорошо. Рязанцы – люди справедливые.

Первым в очереди оказался дворянин Афанасий из Перми. Просился домой. Разбойники сожгли у него дом, поместье разорили, жену увели, малые дети нищенствуют.

– Не отпустил бы тебя, – сказал Ляпунов, – ныне вся Россия и в огне, и в нищенстве. Но ты первый, и начинать с отказа к добру ли? Езжай, Афанасий, домой, устрой детишек и возвращайся с дюжиной воинов. Это тебе наказ. – Молиться за тебя буду, Прокопий Петрович!

– Ступай. Люди ждут.

Следующими ударили челом атаманы Коломна, тоже Афанасий, и Заварзин Исидор. Коломна был человек величавый, он и говорил, а Заварзин все носом шмыгал, не запомнил его Прокопий Ляпунов.

– К чему бы два Афанасия кряду? – удивился Ляпунов. Коломна тотчас и польстил правителю:

– Афанасий по-нашему, по-русски, – бессмертный. Долго будешь жить, Прокопий Петрович.

– С вами, с казаками, наживешь! – Развернул поданные атаманами грамоты. – Ишь сколько земелек нахватали. И все служа в Тушине да в Калуге. Служили вы, атаманы, лжецарю, ваши грамоты ложные. Однако за службу земскому войску жалованье вам положено. Выбирайте: хотите – денежное, хотите – поместьями. У тебя, Коломна, пожалований, как у князя. Бери самое хлебное, то и будет твоим.

Глаза атамана полыхнули ненавистью, но стерпел, положил перед Ляпуновым одну из грамот.

– Город пожелал! Нет, атаман, за твою службу, за многие твои разбои смирись на село… Ты, Заварзин, выбрал? Остальные грамоты сожгите, изберем царя, он за воровские грамоты еще и накажет. И вот что я вам скажу, господа! У вас в таборе чужие жены, в рабстве, для блуда… Всех отпустите с миром. На то будет указ. Не исполните – пеняйте на себя. Я сам погляжу, какие вы гаремы устроили.

Ляпунов слово сдержал, приехал в казачий табор. Всех женщин, пожелавших вернуться домой, при нем сажали на телеги и тотчас увозили.

– Ты что хозяйничаешь у меня? – накинулся на Ляпунова Заруцкий.

– Помилуй, Иван Мартыныч! – прикинулся простаком Ляпунов. – Мы с тобой взялись выручать Россию из плена и сами же держим в плену чужих жен, поганим невест. – Зачем имения отбираешь у казаков? Мало они крови пролили?

– Кто пролил, того уж нет. Имения розданы холуям Вора, разорителям Русской земли.

– Может, и я холуй Вора?

– Ты нет, Иван Мартынович, – сказал серьезно Ляпунов. – Ты боярин Вора. Ты в Клушине царское войско побивал.

Заруцкий выгнул бровь дугой, соображая, оскорбили его или одобрили. А может, дважды оскорбили?

– Плохо твои казаки воюют, – сказал Ляпунов правду. – Мы столько сил потратили, чтоб взять башни в Белом городе, а ты со своими воителями со стороны глядел, как мы бьемся. Ни один казак с места не стронулся, чтоб пособить.

– Кормежка несытная, – буркнул Заруцкий.

– Хочешь сказать, Иван Мартыныч, казаку правое русское дело не дорого, ему, молодцу, привычней безоружных людей грабить.

– Не любишь ты казаков, Ляпунов!

– Полюблю, коли будет за что.

Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой держался от обоих правителей земщины особняком. Первый воровской боярин, он был рода древнейшего, потому и в правительстве получил первенство. Пребывая в ополчении, он понимал, что от служения Вору уже отмылся, но будущее России все еще было во мраке, и князь не спешил со своими хотениями. Ему было удобно, что всем заправляет выскочка Ляпунов. Правда, кипучесть рязанца раздражала князя, щепетильная честность – приводила в бешенство. Но не было бы Ляпунова, пришлось бы самому урезонивать казаков. Народу что казаки, что поляки, если заявились – будет грабеж.

19

От самого ли Заруцкого, из лагеря ли Трубецкого, а может, коварством «близких» людей Прокопия Петровича, но Гонсевский получил известие о большом скандале в ополчении. Воевода Матвей Плещеев, стоявший в Николо-Угрешском монастыре, поймал двадцать восемь казаков, грабивших монастырские села. Казаков чуть было не утопили, но все-таки не утопили, вернули Заруцкому.

– Мне нужен образец почерка Ляпунова, – потребовал Гонсевский от Грамотина и Андронова.

Грамотку, писанную рукой Прокопия Петровича, нашли в бумагах царя Шуйского. Сочинили поддельное послание от имени земского правителя в русские города: «Где казака поймают – бить и топить, а когда Московское царство, даст Бог, успокоится, то мы весь этот злой народ истребим».

С этой грамотой был выпущен за стены Китай-города пленный донской казак, побратим атамана Заварзина.