Смотрю, слушаю... - [19]

— Все ж гонимся, чтоб как лучше одеться! Машину купить! — сказал парень с лихим чубом, только приступая к обеду. — А о детях, думаем, потом позаботимся.

— Этак нас быстренько побьют, не силой, так числом…

— Помиримся, — спокойно, с ладной уверенностью отвечал крепыш, глядя на меня своими умными глазами и играя бицепсами, — любовь всех помирит. Мы тут все поперемешались уже. У меня, например, жена армяночка.

— А детей сколько?

— Пока один.

— Видишь: тоже один!

— Любовь всех помирит, — повторял крепыш с осиной талией, направляясь к поджидавшим его белобрысому парню и болезненно охраняемой им черноглазой и еще одной, кавказского типа, симпатично улыбающейся в нашу сторону, вероятно, его жене. Он взял ее под руку, похлопал ревнивца: — А вот мой друг гречаночку себе выбрал.

Белобрысый, чтобы доказать, что он действительно выбрал, хотел снова, в каком-то глупом экстазе, взять красавицу гречаночку на руки, но она выкрутилась, поведя коварно прекрасными глазами:

— А это мы еще посмотрим. Куда он еще будет заглядывать!

— Больше не буду! Ей-богу! Последний раз! Клянусь!

— Не клянись. Лучше за себя возьмись! — сказала красавица.

16

Думая о своем, я смотрел им вслед, спросил у кухарочки:

— А живете где?

— На Труболете, где же?

Я повернулся к ней:

— А в чьей хате?

— В дедушкиной, в чьей же еще? — все так же, как о само собой разумеющемся и как бы удивляясь вопросу, отвечала она. — Он же ее не продавал. Говорил, пригодится. Так и получилось. Ваня вернулся из армии с семьей: где жить?

«Это добрый знак, — думая я, — коль Артельцевы пускают здесь корни». С улыбкой вспоминал дедушку Артельцева, который помогал мне мастерить из противотанкового ружья ту самую «пушку», из которой я обстреливал Уруп.

— Знаю я вашу хату. Сколько раз бывал. Вот таким, как ваш. («Петя! Ванюшка, они Петей назвали сына! По деду!» — теребила меня ни на секунду не отстававшая Пащенчиха.) Как ваш Петушок вот. Печку порядком протирали.

— Выбросили ту печку. Сейчас у нас газ баллонный. Хлеб из магазина.

— У меня тоже газ! — кричала Пащенчиха. — Сейчас у всех газ. А мне Ванюшка мой привез. Пошли, поглядишь.

— Не сейчас, Пелагея Евсеевна. — Я вспомнил, как братья Артельцевы переносили с труболетовского кладбища свою мать и сестренку в Отрадную, спросил: — И как, Валюша? Здесь думаете обосновываться или только перебиться?

— Почему перебиться? — отвечала кухарочка, краснея так, что становились невидными родовые пятна. — Здесь нам нравится. Воздух чистый. С горы красиво смотреть на степь. Мне здесь очень нравится.

— Лучше не надо, как здесь. Слышь, Ванюшка?

— Будете строиться или квартиру ждать?

Кухарочка залилась румянцем:

— Ох, квартиры! Эти квартиры! Я, честное слово, нажилась в квартирах! Внизу — стук. Вверху — грюк. Там стул заскорготел. Там телевизор включили. Там магнитофон. Кто на диван ляжет, и то слышно. Ночью где ребенок заплачет или ругаются — все слыхать.

— Я вас понимаю.

— И вы такого мнения? Так вы скажите моему Ване. Он вас послушает, — моляще смотрела мне в глаза. — А то он квартиру хочет. Вы скажите ему. Он вас послушает.

Я качал головой, улыбаясь:

— Нет уж. Увольте, Валюша.

— Я вас очень прошу. А то вот вы говорите, угонюсь ли я за Качкаянами. Дак как же я угонюсь, когда я сердце надорвала в тех квартирах от шумов всяких? Я очень вас прошу.

— Тебя он послушает, Ванюшка! — кричала Пащенчиха.

— Нет, Валюша. У меня тоже расшатались нервы от шума в нашем доме. Но — извините. Ничего я вашему мужу говорить не буду. Найдите общий язык сами, — говорил я.

— Так он бы вас послушал! — просила кухарочка.

— Он бы тебя, Ванюшка, послушал! Ты для него авторитет!

— Знаете, ночная кукушка всех перекукует.

— Правильно, Ванюшка, ночная кукушка всегда перекукует! — кричала Пащенчиха.

17

Бурно, как град на полдневном жару с наших гор, стаивала с моей души боль о маленькой моей родине, и, в круговерти встреч и разговоров, я не успел еще спросить, что же, собственно, сталось с моим Труболетом, что тут такое развернулось, а когда наконец надумал (мы уже спускались с Иногородней, и новостройка опять встала перед глазами), снова увидел все еще выцеживающуюся из окон и дверей склада пыль.

— Ты смотри: до сих пор пыль!

К нам как раз присоединились пообедавшие дома Лена и Иван Колодезные, Нина и Николай Гусевы, тетя Настя, Лида Коровомойцева, Шура, другие, знакомые и незнакомые, хуторяне. И вокруг засверкало:

— Вот в такой пыли мы и работаем! Придешь домой, моешься, моешься и никак не отмоешься. И не откашляешься.

И конечно же, за всех кричала стремившаяся выделиться Пащенчиха:

— Теперь ты убедился, в каких условиях мы работаем? И ты все, как есть, опиши! Ничего не скрывай! Мы тебе все расскажем!

— Да что тут рассказывать? Что скрывать? — грубым голосом говорила тетя Настя, опять подперев рукой подбородок и все с тою же тоской глядя мне в глаза. Эх, мол, счастливая Катя, выучила детей. А ведь на одной улице гуляли! Да и ты ведь на одной улице с Полей гулял, как бы говорил ее вид. — Не поставили вентилятор, вот и все. Что тут рассказывать?

— А кто строил?

— Межколхозная организация! Слышь, Ванюшка? Межколхозная организация строила. Они все так делают. Ты правильно сказала, тетя Настя: они все так делают! — кричала Пащенчиха.