Смотря по обстоятельствам - [7]

— Вместо премии тебе в первую очередь новые трубы поставим. Видишь, — в окно показывает, — завозят уже.

Не стал я ждать. Натаскал труб и стал газосваркой овладевать. Подчитал малость, присмотрелся на соседней стройке — и сам новые трубы поставил.

Бригадир приходит — радуется. Опроцентовал работу, то есть в свои показатели занес, и руку мне пожал. А я не медлю — краски, эмали и лаки разные достаю, малярным ремеслом овладеваю. Заблестела квартирка.

Бригадир уже вместе с начальником участка пришел. Цветы мне подарили. И, конечно, работу опроцентовать тоже не забыли.

А когда я ковры финские раздобыл и на полы приклеил — сам управляющий приехал.

Между прочим, широко мыслящий человек.

— Тебе, — говорит, — разъяснительную работу с другими жильцами надо бы провести. А мы поможем, экскурсии к тебе посылать будем из числа ремонтируемых.

— Отличная мысль, — говорю я.

И начал пропаганду своего опыта вести.

Через месяц трест впервые план выполнил, жалобы почти прекратились. Управляющий меня референтом к себе взял. А через полгода заместителем своим назначил — по пропаганде нового метода ремонта.

Сейчас одних премиальных получаю…

А ты говоришь, — «бедствие».

Владимир Тараканов

„ЧЕРНЫЙ ПЕННИ“

Прошу вас, прочтите до конца этот рассказ и порадуйтесь вместе со мной — сегодня у меня двойной праздник. Представляю, какое будет лицо у Бориса Сергеевича, когда он узнает от вас то, что я вам сейчас расскажу.

Вы спрашиваете: кто такой Борис Сергеевич? Во-первых, мы с ним дружим семьями. Во-вторых, Борис Сергеевич для меня является своеобразным раздражителем. Скажем, достал он новую ондатровую шапку. Если я об этом узнал — не могу есть-спать, пока не добуду две: себе и сыну-дошкольнику. И обе — из бобров. Или устроил Борис Сергеевич собственный выезд на «Москвиче». Завтра не иду пешком и я — под окном «Лада». И так везде и во всем. Не будь Бориса Сергеевича, я был бы рядовым серой миллионной массы: стоял бы в очередях за ординарной колбасой, ел-пил за столом производства соседней мебельной фабрики и из чашек-кружек местного фарфорового завода. Но Борис Сергеевич, слава богу, есть. Поэтому все продукты получаю в кабинете заведующей «той базой», а моя четырехкомнатная полнометражная квартира увешана импортными коврами и обставлена первоклассной мебелью и хрусталем.

— И в нашей провинции можно быть белым человеком, — при очередной встрече у меня, разливая по рюмкам «Наполеон», говорю Борису Сергеевичу. — Вчера по случаю достал дубленки себе, жене, сыну, дочери, теще — всей родне.

Затем веду Бориса Сергеевича в соседнюю комнату, где на полу кучей лежат девять канадских дубленок. Беру одну, выворачиваю мехом наружу, прошу Бориса Сергеевича мять кожу, обращаю его внимание на шов. Возвращаемся к столу. Борис Сергеевич выпивает коньяк, закусывая завистью. А я молча праздную еще одну победу…

Так, не спуская глаз с Бориса Сергеевича, то догоняя его, то резко обходя на поворотах, я жил-поживал до тех пор, пока однажды не познакомился с филателистом Ивановым.

Свою занимательную лекцию, густо сдобренную легендами о собирателях марок, Иванов закончил словами:

— На земле одна-единственная ценность — марка. Ради нее стоит каждое утро бриться…

Болтовня Иванова о марках запала в голову. Среди наших с Борисом Сергеевичем знакомых никто не имеет редких марок. А что, если… Нет, единственную на земле марку Британской Гвинеи 1865 года мне не достать. Иванов говорил, что в США за нее миллионеры дерутся. Сегодняшняя ее цена — 300 тысяч долларов. Я, к сожалению, им не конкурент.

Первая русская марка? В наших кругах русским никого не удивишь. А вот «Черный Пенни…» Первая почтовая марка в мире… Английский «Черный Пенни…» Звучит! Если ее достать, Борису Сергеевичу инсульт обеспечен…

Месяц об этом думал. Позвонил Иванову. Встретились. Он сообщил, что «Черный Пенни» — марка у нас редкая, но при большом желании достать ее можно.

Не буду утомлять подробностями, как я, якобы в командировки, летал в Киев, Хабаровск, Астрахань, Оренбург и десятки других городов. «Черный Пенни», наконец, нашелся. В Казани. Но его владелец даже слушать не захотел о продаже. После трехмесячных переговоров согласился на обмен. Потребовал пятнадцать русских земских марок конца прошлого века. Рядились еще месяц. В конце концов столковались на десяти.

Филателистов, имеющих в своих коллекциях земские марки, по стране искали не только сотрудники нашего научного института, в котором я числился, но и танковая часть, где командиром был мой троюродный брат. И, как поется в песне, кто ищет, тот найдет…

За первую двухкопеечную марку (квадратный ромб, 1898 год) Вятского уезда я заплатил только что привезенным из Риги ореховым гарнитуром. Когда грузчики выносили его из квартиры, жена ревела, как малый ребенок. Но эти слезы были не последними. Вертикальная овальная марка с бескрасочным тиснением в центре Лужского уезда (1869 год) была приобретена за перламутровый сервиз на 12 персон, единственный в нашем городе. За этот сервиз жена пообещала меня отравить цианистым калием.

Две следующие марки — Лебединского и Щацкого уездов — достались, по мнению супруги, «малой кровью». За первую мне пришлось устраивать в институт международных отношений пятерых внуков старичка-филателиста. За вторую же я отдал девять канадских дубленок (забрал у родственников — новые добывать было некогда) и старую норковую шубу жены.