Смотритель - [32]

Маруся, несмотря на всю свою явную склонность к слезам и восторгам, была тем человеком, под легкой, мягкой, увлекающейся внешней стороной которого прятались упорство, воля и недюжинная вера в собственные силы. Все эти качества в полной мере проявились для окружающих именно тогда, когда она решительно бросила Питер и поселилась в Беково. О подобном в ее кругу – негламурных и малоизвестных переводчиков, редакторов, журналистов, институтских преподов – говорилось в последние годы немало. Жизнь в мегаполисе, почти потерявшем прелесть трех столетий и ставшем вместо изысканного гризайля рекламным баннером, давно опротивела многим. Да и ради чего, собственно, было теперь в нем оставаться, чтобы дышать смогом и солью, ежедневно сталкиваться с хамством снизу и сверху, видеть, как всеми этими бездушными денежными мешками уродуются места, где ты вырос… Но, как это всегда и везде бывает, говорили об этом многие, а Маруся взяла и сделала, и пусть оставшиеся оправдывались ее одиночеством, бездетностью, спецификой работы – она уехала, и жила с наслаждением, и Петербург с той поры полюбила совсем иной любовью.

Поэтому-то, поспевая сейчас за Выриным по раскаленному тракту, она даже не сомневалась в том, что найдет профессора. Надо для начала просто зайти в музей и поинтересоваться необычным старичком, он наверняка наследил уже и там: такие всегда общительны и не оставляют без своего внимания ни одного мало-мальски интересного места в округе. Холм уже виднелся впереди в горячем мареве, но Вырин, до этого трусивший весьма уверенно и резво, вдруг принялся дурить, нырять в придорожные кусты, вопросительно оборачиваться и вообще всем своим видом выражать неуверенность и опаску.

– Что, напакостничал где-нибудь тут? – догадалась Маруся. – Отправил на тот свет пару несушек, а теперь стыдно? – Вырин съежился, поджал хвост и закрутил виновато мосластым задом. – Ясно. И очень плохо, между прочим.

Сделав соответствующее внушение, от которого ее внутренне душил смех, Маруся все же расстроилась. Теперь, пока пес не забудет своего собачьего греха, для него будет существовать граница, и свободы в его выборе – а значит и в ее поисках – не будет. Впрочем, собачья вина недолга, а сегодня, раз уж они добрались до музея, надо использовать и этот шанс.

Маруся приказала Вырину лечь внизу в тени кустов, а сама поднялась на холм и у первой же девушки спросила, не встречала ли она поблизости этакого старичка-лесовичка, а на самом деле профессора-гуманитария, встретившегося ей в лесу и пригласившего попить чаю, да вот только забывшего, видимо по старости, сообщить адрес. Девушка посмотрела на Марусю как-то странно, не то обиженно, не то испуганно, но позвала тетку постарше, успев что-то прошептать ей на ухо. И тетка вдруг стала разговаривать с Марусей, как с больной, осторожно и недоверчиво, а потом все-таки попросила описать старичка поподробнее.

– Ну, знаете, такой маленький, коренастый, седой, брови кустистые и нос луковкой. Эрудит.

Тетка подавила усмешку и призналась, что поблизости никого такого не знает, но посоветовала Марусе отправиться к бывшему директору музея, который тут знает всех и вся, и попытаться узнать что-либо у него, поскольку уж ежели не знает он, то все это Марусе просто привиделось.

Идти надо было на ту сторону, за церковь, сегодня пустую и молчаливую. Маруся решила сначала сама окунуться и искупать Вырина, но мерзавец опять куда-то удрал. Она спокойно относилась к «куриным» подвигам, считая их вполне естественными, но Вырин был сейчас нужен ей чистым и свободным и уж никак не усугубляющим свою вину.

Маруся медленно пошла по пыльной, заросшей ромашкой улочке, без труда нашла дом, каким-то непонятным образом отличавшийся от остальных домов, ибо, как подумала Маруся, если к домам применимо такое понятие, как одухотворенность, то это был именно тот случай.

На крыльце ее встретила другая пожилая женщина и, извинившись, сказала, что Сев Севыч сейчас занят, у него гость, но если она подождет вон там на верандочке и выпьет холодного домашнего кваску, то он скоро освободится и обязательно ей поможет.

Марусе так понравился дом, что она с радостью согласилась подождать и устроилась на щегольской, но удобной лавке у стены. Нагретый воздух лениво плавал повсюду, особенно сгущаясь вокруг балясин и высоких багряных цветов палисадника. Огненный петух лениво рылся в пыли, цветом и шпорами напоминая рыцаря в палестинских пустынях. Но в целом над домом и улочкой царила такая тишина, что на ум невольно приходил вечный золотой русский сон былинной страны и литературы – всепоглощающий, ничем не победимый сон… истинное подобие смерти. И Маруся невольно поддалась его обаянию; прислонившись головой к сладко пахнущим смолой и лесным медом доскам, она задремала. И в эту ее легкую прозрачную дрему неожиданно стали вплетаться странные голоса, говорившие странные вещи.

– Видите ли, основа гуманности – это быт, да, быт, то есть дом, язык, родина. Быт был одухотворен и гуманен, потому что именно в нем человек существует, и он – самое первое, самое естественное проявление человеческого. А они начали разрушать его всяческим техническими усовершенствованиями еще до коммунистов.