Смотритель - [16]
– А вы дальше прочтите, дальше, – произнес за ее спиной красивый мужской голос.
Не поворачивая головы, Маруся послушно наклонилась к странице.
«…Человек горящего холода и зачинатель дела, в котором сочетаются расчетливость и необъятность», – прочитала она вслух.
– Вот именно, – голос был печален. – Но и это еще ничего не объясняет. Сидите, сидите, – и в следующее мгновение на втором полукресле перед Марусей оказался высокий, очень худой человек лет под сорок, с поредевшими русыми кудрями, мягкой бородкой и хищными, изящно вырезанными ноздрями тонкого носа.
Он взял ее руку и склонился над ней:
– Артемий Николаевич. Гильо. Однако, несмотря на фамилию, по матери русский столбовой дворянин…
Маруся даже вспыхнула: она всегда хотела когда-нибудь увидеть человека, который мог проследить свою родословную никак не позже, чем с XV века. Но хозяин, видимо, понял ее неправильно.
– Ежели сомневаетесь, можете справиться в Бархатной книге. Ба…
– О, нет, что вы, я верю, верю!
– Продолжаю. Владелец сего именьица, но без душ – однодворец так сказать…
Маруся быстро окинула взглядом его вельветовые джинсы и мятую ковбойку.
– Послушайте, зачем вы разыгрываете этот спектакль? Какое имение, какие души, когда за окном двадцать первый век?
– За окном, между прочим, персидская сирень и валенсийский жасмин. Я хотел было и акацию, поскольку под ней, как известно, никогда не водятся никакие гады, но нигде не мог найти турецкой…
– Хорошо, пусть сирень, но что за понятия? Вы купили этот остров?
– Купил? Нет, его купил, кажется, прапрадед, после того как вернулся с Крымской…
– Тоже ладно, но зачем вы тут изображаете какого-то помещика?
– Я не изображаю – я живу, – усмехнулись под русыми усами совсем молодые еще полнокровные губы. – Да, представьте, жил и живу. Впрочем, простите, я, вероятно, ошибся, и вас совсем не интересует усадебная жизнь и прочие минувшие прелести. В таком случае – покорнейше прошу извинить, – и Артемий Николаевич уже приготовился взять в охапку лежавшие на столике книги.
– А что это за книги? И про кого?
– Лучше – про что. А про то, как все это, – он неопределенно махнул рукой, – ушло. Только вот что ушло сначала: плоть или дух? Вещи или восприятие? Или просто-напросто все в этот мире как явление доходит до некоего предела и становится пародией на само себя? Но… идет ли этот процесс изнутри или его что-то или кто-то подталкивает снаружи? Как, например, этот господин. – Артемий пустил веером страницы другой, закрытой книги, одетой в мраморный самодельный переплет. – Ведь именно с ним вошло в русскую литературу – и, соответственно, в русскую жизнь – нечто новое и блистательное, но в то же время и страшное. И разрушило… И он никогда не будет, как Пушкин, символом и дыханием всего народа… – Маруся слушала эти полубезумные речи, но по спине у нее вдруг пробежал озноб – не от слов, но от какой-то глубинной их истинности. На мгновение ей показалось, что перед ней открылась какая-то черная, холодная и бездонная яма. – Понимаете, еще с самого начала можно было заметить в нем излишнюю виртуозность, чуждую русскому, а потом и пошло-поехало. Эта насмешливая надменность по отношению к читателю, и главное – его тонко-тонко, еще едва уловимо намечающаяся бездуховность. Сначала просто где-то чего не хватало, где-то были провалы – а ведь русскую литературу всегда отличало что-то существенное, то есть требовались не только художества, но и добрые чувства. Да, да, непременно добрые, благие… И – чувства – в первую очередь. Недаром Бунин назвал его «чудовищем»…
– О, господи, так вы это про – Сирина! – вырвалось у Маруси почти с облегчением.
– Разумеется. – Но в следующую минуту пыл хозяина почему-то вдруг угас столь же неожиданно, как и возгорелся. – Впрочем, извините, – несколько смущенно произнес неизвестный мужчина, – ведь я не предложил вам чаю, болван! Утро, туман, да одежда на вас мокрая. Сейчас, сейчас. – Он заторопился и через несколько минут вернулся с подносом, на котором шипела спиртовка с бульонкой и на розовой тарелочке лежали какие-то булочки.
– А я думала – вы принесете самовар, – выдохнула, сама того не ожидая, Маруся.
– Но кто же его, простите, поставит? – искренне удивился Артемий. – У меня слуг нет. Бриоши, к несчастью, тоже не очень свежие.
Однако вкус и чая, и булочек, несмотря на непривычность обстановки, оказался замечательным. Маруся съела все до одной, но дальше слушать речи про нелюбимого ею писателя ей не хотелось.
– А ваша усадьба есть в справочниках? – попыталась она сменить тему. – Сейчас вышли очень хорошие обзорные книги, прямо по районам…
Артемий задумался:
– Ну, возможно, в Алфавитном списке по уездам или в каком-нибудь обзоре помещичьих усадеб… Не знаю, не интересовался. А вам, собственно, зачем?
– Не знаю, – честно ответила Маруся. – У меня душа оттаивает, когда я попадаю в такие углы. Знаете, эти въездные аллеи, отцветшие куртины, старички за преферансом, дети на качелях…
