Смотритель - [7]

Кто из нас не вспомнит священнослужителя, рядом с которым мы невольно приглушаем голос и стараемся ступать неслышно? Однако случись нам увидеть, как он вытягивается под одеялом, широко зевает и зарывается лицом в подушку, мы болтали бы в его присутствии, словно в обществе какого-нибудь врача или адвоката. По сходным причинам, вероятно, наш архидьякон выслушивал советы жены, хотя со всеми прочими представителями человечества предпочитал брать роль советчика на себя.

— Дорогая, — сказал он, расправив многочисленные оборки ночного колпака, — сегодня у твоего отца снова был Джон Болд. Я должен сказать, твой отец очень беспечен.

— Он всегда был беспечным, — отвечала миссис Грантли из-под тёплого одеяла. — Это нисколько не новость.

— Да, знаю, не новость, но при нынешнем состоянии дел такая беспечность — это… это… Я скажу тебе, дорогая, если он не побеспокоится, Джон Болд окрутит Элинор.

— Думаю, окрутит, независимо от того, побеспокоится папа или нет. А что тут дурного?

— Что тут дурного?! — почти возопил архидьякон, и так дёрнул ночной колпак, что едва не натянул его до самого носа. — Что дурного?! Наглый выскочка! Самый вульгарный юнец, какого мне случалось знать! Известно ли тебе, что он лезет в дела твоего отца самым… самым… — Не подобрав достаточно оскорбительного эпитета, он довершил фразу восклицанием: «Боже великий!», которое на собраниях епархиального духовенства всегда производило должное впечатление. Вероятно, он на время позабыл, где находится.

— Что до вульгарности, архидьякон, — (Миссис Грантли никогда не обращалась к супругу более по-домашнему), — я с тобой не согласна. Не то чтобы мне нравился мистер Болд — на мой вкус он чересчур самонадеян, но он нравится Элинор, и для папы будет лучше, если они поженятся. Болд не стал бы вмешиваться в дела богадельни, будь он папиным зятем.

И она привычно повернулась под одеялом, что не хуже слов дало доктору понять, что, по её мнению, вопрос на сегодня закрыт.

— Боже великий! — прошептал доктор ещё раз — он очевидно был вне себя.

Доктор Грантли — вовсе не дурной человек. Он в точности таков, каким с наибольшей вероятностью должно было сделать его образование. Ему хватает ума для своего места в жизни, но не хватает, чтобы взглянуть шире. Он добросовестно и методично исполняет те приходские обязанности, которые не считает возможным перепоручить младшим священникам, однако по-настоящему он сияет в роли архидьякона.

Мы привыкли, что обычно либо архидьяконское, либо епископское место бывает синекурой: если епископ трудится, архидьякону дел не остаётся, и наоборот. В Барчестерской епархии трудится архидьякон. В этом качестве он упорен, властен и, как с особой гордостью отмечают его друзья, справедлив. Главная его беда — чрезмерная вера в достоинства и права своего сословия, а главная слабость — столь же сильная убеждённость в величии своих манер и собственном красноречии. Он порядочный человек, верит в учение, которое проповедует, и верит также, что живёт по этому учению, хотя вряд ли отдаст верхнюю одежду тому, кто отнимет у него рубашку, или готов прощать брата хотя бы семь раз[5]. Он довольно суров во взимании причитающихся денег, так как полагает, что любые послабления в этом вопросе угрожают благополучию церкви; будь его воля, он бы изверг во тьму и погибель не только каждого отдельного реформатора, но и всякий комитет или комиссию, дерзнувшую задавать вопросы о распределении церковных доходов.

— Это церковные доходы, что миряне и сами признают. Безусловно церковь справится с распределением своих доходов. — Такой довод он обычно приводил, когда в Барчестере или в Оксфорде обсуждали кощунственные деяния лорда Джона Рассела и других [6].

Разумеется, доктор Грантли не любил Джона Болда, и мысль жены, что они могут близко породниться, привела его в ужас. Надо отдать архидьякону должное: смелости ему было не занимать: он охотно сразился бы с противником где угодно и каким угодно оружием. Доктор Грантли был уверен в неопровержимости своих доводов и нимало не сомневался, что одержит победу в честном бою. Он и на миг не допускал, что Джон Болд уличит епархию в несправедливом распределении доходов богадельни, а коли так, зачем искать мира на столь низких условиях? Что? откупиться от неверующего врага церкви свояченицей одного её служителя и дочерью другого — молодой дамой, которая по праву родства достойна стать женой епархиального клирика, и не из последних! Говоря о неверующих врагах церкви, доктор Грантли подразумевал не отрицание её догматов, а равно опасные сомнения в безупречности её финансовой политики.

Миссис Грантли редко расходится с мужем в том, что касается защиты церкви и прав духовенства; тем обиднее была её неожиданная готовность идти на уступки! Архидьякон, укладываясь рядом с нею, снова прошептал: «Боже великий!», но так тихо, чтобы она не услышала, и повторял эти слова до тех пор, пока сон не избавил его от тягостных мыслей.

Сам мистер Хардинг не видит препятствий для любви своей дочери к Джону Болду. Её чувства не ускользнули от его внимания. Возможные шаги Болда в отношении богадельни огорчают регента именно тем, что могут разлучить его с дочерью или дочь — с любимым человеком. Он не говорил с Элинор о её любви, поскольку менее кого бы то ни было склонен заводить подобные разговоры без приглашения, даже с собственной дочкой. Считай мистер Хардинг, что Болд поступает предосудительно, он бы отослал Элинор или отказал Болду от дома. Однако он не видит для этого оснований. Наверное, он предпочёл бы второго зятя-священника, поскольку тоже питает слабость к своему сословию, и уж точно предпочёл бы видеть столь близким родственником человека единомысленного. Однако он не станет отвергать избранника дочери из-за расхождения во взглядах.