Смотритель маяка - [24]

– Твой сарказм умилителен. Мог бы просто сказать, что мне можно доверять.

Девушка молча подвинула к нему открытый альбом. Забыв о невразумительной стычке с бариста, Артём вгляделся в рисунок. На разворот страницы втиснулся старый, перекинутый через реку железнодорожный мост. Пролёты арочных ферм держались на каменных опорах, выраставших из неспокойных вод. Несколько карандашных штрихов с мрачной достоверностью передавали холодное равнодушие грязной воды. За последним, иллюзорно изогнутым пролётом чернел безлюдно-мертвенный противоположный берег.

Длинные полоски рельсов тянулись внутри арок безупречной линией. На единственном железнодорожном полотне между чёрточками шпал спиной к зрителю стоял человек. Карликовая в сравнении с размерами конструкции моста фигура расставила ноги и выставила вперёд руку в останавливающем жесте. Навстречу ей из чрева моста выныривал одинокий локомотив. На бумаге их разделяли сантиметров десять. В реальной ситуации – метров сто. Вполне достаточное расстояние, чтобы успеть отпрыгнуть на насыпь и отделаться ссадинами. Однако Артём не без страха почувствовал, что человек не собирался спасаться. Что изначально губительная попытка остановить железного монстра для него важнее собственной жизни.

Автор придал односекционному тепловозу искажённые бешенством черты человеческого лица. На привычный облик локомотива натянули гигантских размеров человеческую кожу. Сквозь жутковатые дыры посмертной маски темнели куски истинной обшивки. На встречном ветру змеились лоскуты омертвевшего пергамента. Не похоже, что локомотив снижал скорость. Напротив, выдавливал из себя как можно больше оборотов. Артём непостижимым образом знал это. Не хотел бы он встретиться с адским механизмом, пусть и находясь в безопасности подальше от рельсов.

На мгновение Артём задумался, не выглядел ли поезд из его кошмаров похожим образом.

Он поразился кропотливой прорисовке незначительных деталей. Под увеличительным стеклом на рисунке могла обнаружиться масса новых элементов.

– Почему этот мост кажется мне знакомым? – сказал он, нахмурившись.

– Так он выглядел в начале двадцатого века на снимках Прокудина-Горского[3]. Из оригинальных предметов до наших дней сохранились только опоры. Да и те расширены за счёт разобранных ледорезов. Ну и само собой, мост давно перестроен под два пути.

– Из тебя получится прекрасный краевед. Это же наш железнодорожный мост через Каму?

– Да.

– Ты хорошо рисуешь… – Он картинно замолчал, давая девушке возможность назвать себя. Но девушка или не поняла, чего он от неё хотел, или не желала подыгрывать ему. Пришлось прямо спросить: – Как твоё имя?

– Агата.

– Тебе нравятся мосты, Агата?

– Мне нравится место, с которого открывается этот вид. Там безлюдно, – подчеркнула она важную для себя подробность.

– Пустырь за трамвайным депо? – спросил он, и тут же сам ответил: – Раньше там бездомные в палатках жили, пока их табор не разогнала полиция.

– Кому пустырь, а по мне неухоженный парк. – Агата небрежно пожала узкими плечами. Он отметил, что её скованность дала серьёзную трещину.

– В детстве я ездил с родителями за грибами на электричке. На возвышенности, которую ты остроумно называешь парком, бездомные постоянно жгли костры. Сушили одежду, готовили еду. Я потому и помню это дикое место.

Артём без разрешения перевернул страницу, где наткнулся на предыдущий рисунок Агаты. Тот же зловещий поезд вне состава и противостоящий ему человек без чётких половых признаков. То же предчувствие неминуемой катастрофы. С одним отличием – локомотив находился в середине моста. Оба рисунка по задумке автора разделял короткий миг. Он не стал загибать ещё одну страницу, предполагая, что и там увидит чуть откатившуюся назад жутковатую, собранную нечеловеческими руками машину, способную проломить любое препятствие.

– Поезд – это аллюзия на настоящего человека?

– Это выражение несчастья.

– Скорее непоправимой беды, – предложил он свой вариант. – И последующего за ней невыносимого горя. Надеюсь, ты просто обожаешь страшные образы, а не страдаешь депрессией. Что ж, Агата, продолжай рисовать. У тебя отлично получается. В будущем из-под твоей руки могут родиться интересные мультфильмы или комиксы. Новый Миядзаки[4] нашему вывернутому наизнанку миру пойдёт только на пользу.

– Сравнение с Уильямом Гейнсом или Аланом Муром мне больше нравится.

Артём порылся в памяти, но не нашёл в своей голове сведений об этих людях.

– Роджер Мур исполнял роль Джеймса Бонда с семьдесят третьего по восемьдесят пятый годы. А Майкл Мур снимает документальные фильмы о политике. Месье Алан Мур не вызывает у меня ассоциаций. Как и сеньор Уильям Трам-пам-пам. Это мультипликаторы?

– Уильям Трам-па-рам Гейнс считается отцом-основателем комиксов-ужастиков. А Мур его непрямой последователь.

– Не он ли нарисовал «Хранителей»?

– Он!

– Всё-таки я не тупиковая ветвь развития, – довольный собой произнёс Артём. – Я смотрел экранизацию Зака Снайдера. Так вот что тебя вдохновляет. Графические романы о сбежавших из секретных лабораторий зомби, похожих на сосиски, неделю пролежавших под солнцем.

– Фу. – Агата с отвращением поморщилась. – Сравнивать зомби с едой нечестно.