Смотрите, смотрите внимательно, о волки! - [83]

А раз ребёнок вошёл, то непременно будет искать валдай-кузницу, а раз будет искать, то уж лучше я сам поставлю настоящую, чем стая поставит фальшивую.

Ещё с моей стороны хитрее ход, если мне удастся показать, что такая передвижная кузница вполне может кормить — тогда таких кузниц станет много. Ну и попробуйте найти, в которую из них войдёт тот, кому предречено быть спасённому.

А спасение просто — оно в точности то же, каким был спасён Сосо. Умеешь сочувствовать оклеветанной «отцеубийце» — умей сделать вид, что ты иной. Рыдания рвутся от жалости к оклеветанной Деве — да будет твоё лицо каменным. Жиды продолжают духариться над Россией — да будет твоё лицо спокойно. Сослали в Сольвычегодск — даже в библиотеке подпишись вымышленной фамилией «Джугоевич». Вышел на трибуну — заговори «с кавказским акцентом» о любви к воздетой стаей в данный период дурилке и связанной с ней имени-символу (или Маркс, или Фрейд, или Солженицын, или теория демократии, или христианство).

Сокровенное

Есть у меня сокровенные желания.

Мне хочется, чтобы отец воскрес.

Хочется, чтобы опять я с ним, как в детстве, мог поехать в лес, жечь костёр — который он, опытный таёжник, научил меня разжигать с одной спички — и слушать его рассказы о вулканах и геологических экспедициях. Вновь услышать, уже с бoльшими подробностями, как однажды на порогах разбилась и утонула экспедиционная лодка, и его партии две недели нечего было есть, кроме двух бочек красной икры, которые они, отплывая, бросили в старом лагере.

Вновь услышать, уже с бoльшими подробностями, как он однажды напоил лётчика — сам, когда тот запрокидывал голову, водку выливал в фикус — поскольку тот не хотел лететь, а когда на двухместном самолёте полетели, то лётчик за штурвалом уснул. И как отец его не мог добудиться.

Вновь услышать, уже с бoльшими подробностями, как батальон отца, в котором он был комиссаром, штурмовал ту деревню, в которой отец получил тяжёлое ранение.

Вновь услышать, уже с бoльшими подробностями, как он затем был начальником топографического училища и учил поляков. А потом девушек — мне он рассказывал с удовольствием, что они ему, тогда после года костылей ещё опирался на палочку, — из леса притаскивали ягод.

Хочется.

Хочется, чтобы воскрес.

Но, чтобы отцом можно было гордиться, как я гордился, но чтобы у него не было тех его недостатков, за которые мне всю жизнь было очень стыдно и обидно.

Мне очень хочется, чтобы мама моя выздоровела от рака, встала с постели, с которой ей уже никогда не встать, и опять ходила, хотя бы по квартире. А ещё лучше, чтобы воскресла молодой, чтобы опять её называли «штурман шестого разряда». Однажды, она, из-за отсутствия лоцмана, решилась самостоятельно провести экспедиционную лодку через пороги, которые пройти мог только лоцман шестого разряда. И удачно провела. С тех пор ей такую «кликуху» и дали. Первыми — жители деревни ниже по течению. Это было на Подкаменной Тунгуске. Там, где «метеорит».

Хочется, чтобы она опять приготовила «аказики» — из Якутии привезла рецепт, если упрощённо, котлета в тесте, но только почему-то очень-очень вкусная. Мелочь, но очень хочется. Ничего вкуснее за всю жизнь не ел. Но чтобы у матери не было недостатков, за которые мне всю жизнь было очень стыдно и обидно.

У меня не было ни одного деда, оба умерли до моего рождения. И того хочу, чтобы воскрес, который в голод в Поволжье отказался от еды — чтобы выжили дети. И они все восемь выжили, и отец тоже. Но и деды нужны такие, чтобы были мудры, как волхвы, а не так, барахло, наподобие того, которое вокруг нас живёт.

Мне очень хочется, чтобы у меня был друг, который был бы настолько благороден, чтобы за него было бы не жаль, как за Сталина, отдать жизнь.

Мне хочется встретить «дух волка», лучшего из лучших волков-одиночек.

Нет ничего ценнее содержательной беседы — мне очень хочется поговорить с чистой девушкой. Такой, охранять которую из лесу выйдет матёрый волк.

А всё остальное не важно — можно хоть в лесу в землянке жить. Например, у полотна арктической железной дороги, которую к Прародине начал строить Сталин. Дороги, которую жиды, удавив, боятся даже обсмеивать.

Живут во мне желания, они есть — но цивилизаторы мне внушают, что исполнение этих желаний невозможно.

Я созерцаю собранные воедино эпизоды жизни волка-одиночки — но мне натягивают на уши Мантейфеля, который хочет, чтобы мы видели землю сплошь заваленной трупами растерзанных детей.

Мне подсовывают Фрейда, который мне внушает, что мои чистые грёзы о чистой Деве суть трансформированное похотливое желание трахнуть собственную мать.

Множество Солженицыных и прочих Мандельштамов с Бродскими мне хором внушают, что отец без недостатков невозможен, дескать, противоречивая человеческая натура, а венец этой противоречивости — они сами. Дескать, любуйся этими уродами и их Нобелевскими премиями тоже любуйся.

Я чувствую в себе способность воскресить в лице моих предков самое прекрасное, что в них есть — Прапредка. Но передо мной, заслоняя свет Огня и Солнца, вздымают Редигера в разноцветных тряпочках, маслом помазавшегося, который тычет мне текстом от тех же евреев, из которого следует, что о самостоятельном воскрешении предков я должен забыть, но заплатить его братве деньги за обещание.