Смотри, я падаю - [4]

Окна покрыты потоками воды, каплями, и пятый терминал аэропорта Арланда виден нечетко. Люди торопливо бегут под дождем. Наклоняются, толкают чемоданы перед собой, проклинают погоду.

Тим выключает мотор. Смотрит на нее.

Эмма Кристина Бланк, второе имя Кристина ей дали в честь его мамы, которая умерла, когда ему было двенадцать.

На ней наушники, у шестнадцатилетних всегда наушники, и что бы там ни громыхало в ее ушах и дальше в ее мозгах, он этого слушать не хочет. Это ритмы лета, такты, аккомпанирующие радостям и разочарованиям этого сезона. Она снимает наушники и смотрит на него, тихо и благодарно, роется в кармане и достает пачку жвачки «Стиморол», освежающая мята, протягивает ему.

– Хочешь?

Тим берет упаковку, выуживает жвачку. Эмма выжидает момент, когда сильный вкус ментола настигнет его, как удар, заставляя его зажмуриться.

– Возьми еще, – говорит она и ухмыляется, но он возвращает пачку, а она достает жвачку себе и кладет остальное в карман.

– Осторожнее, чтобы не застряла в брекетах.

– Ха-ха, очень смешно.

– Открой бардачок, – говорит он.

Она издает вопль радости, когда находит там большой пакет с красными кислыми желейными рыбками.

Ливень еще прибавляет силы, льет несколько секунд и снова успокаивается.

– Приятно будет попрощаться с такой погодой, да?

Эмма кивает, снова надевает наушники, но так же быстро их снимает и засовывает пакет со сладостями в рюкзак на коленях.

– Если вытащишь мой чемодан из багажника и откатишь его в сторонку, то я могу выскочить и сразу побежать в терминал.

Он улыбается.

– Или я открою багажник изнутри салона, и ты вытащишь чемодан сама.

– Please, пап.

Она тянет рукав своей сатиновой летной куртки «бомбер». Смотрит на маленькое пятно от шоколада на белой манжете. Морщит нос.

– Надо было отдать куртку в химчистку.

Достает свой айфон, его бежевый чехол будто сливается с кожей ее руки. Она быстро просматривает, что успело произойти в социальных сетях, а он смотрит на ее профиль, где ее лоб, чуть широковатый нос и острый подбородок составляют такую гармоничную линию, которую могла создать лишь доброжелательная природа, одно из немногочисленных доказательств существования доброты.

Ее недавно подстриженные светлые и прямые волосы, более густые, чем у мамы Ребекки, лежат на плечах.

– Юлия и София уже внутри, – говорит она. – Я должна идти.

У него к ней тысячи призывов. Будь осторожна, не напивайся одна с незнакомыми парнями, вообще не напивайся допьяна, не пей лучше совсем ничего и уж точно никаких наркотиков. Но для всех этих призывов уже поздно, она такая, какая она есть, и будет делать то, что хочет, и он ей доверяет, он дал ей себя убедить и сам убедил потом Ребекку, что дочь надо отпустить на недельку с лучшими друзьями на Мальорку, всего на одну неделю, чтобы отпраздновать летние каникулы, хорошие оценки и забыть на короткое время, что скоро, слишком скоро, снова начнется учебный год.

В гимназии. Курс дизайна. Неважно, есть у нее талант или нет.

– Мы должны ей верить, полагаться на нее.

– Ей еще не хватает ума, и тебе это прекрасно известно.

Будь осторожна.

Но он ничего этого не говорит, только смотрит на нее, а она почувствовала это в его молчании и повернулась к нему.

– Что?

– Ничего.

– Ты хочешь поучить меня жизни?

– Призывать тебя делать то и не делать это? Да, хочу, но не буду. Я хочу пожелать тебе одну вещь, и это, – он дает словам время повисеть в воздухе, видит ее гримасу и продолжает, – чтобы ты провела время как можно веселее.

Она улыбается, тянется к нему, обнимает его, и ее тело и твердое, и мягкое одновременно, еще не тело взрослого и уже не ребенка, а какого-то иного, живого и свободного существа, которое пытается найти свою форму.

Он тоже ее обнимает. Осторожно. Как он всегда это делал и всегда будет делать. Шепчет «иди уже» прямо ей в ухо, она отодвигается, подпрыгивает сидя, переполненная ожиданием, чистой радостью жизни в начале пути.

Он ей завидует, хочет стать ею, никогда таким не был. Она – улучшенная версия его самого во всех отношениях, у нее есть талант к жизни, которого у него нет.

Он открывает свою дверь, и дождь превращается в грохот. Косые порывы ветра забрасывают в машину капли дождя, холодят щеки, он выходит, достает чемодан из багажника и чувствует, что рубашка и джинсы совершенно промокли за эти несколько секунд.

Он ставит большой черный чемодан рядом с ее дверью, стучит в стекло и бежит обратно вокруг машины, залезает в салон, прячась от дождя, она над ним смеется.

– Не грусти.

– Я не грущу.

– Ты выглядишь как грустный мокрый пес.

Он хочет спросить, не забыла ли она паспорт, кредитную карту, деньги, но она бы обиделась, если бы он спросил, и, вместо вопросов, он велит ей посмотреть за солнцезащитным козырьком.

– Мне надо идти. Чемодан промокнет.

– Успеешь. Делай, что говорю.

Она догадывается, что будет, шарит за сеточкой. Достает белый конверт с логотипом страхового агентства If, открывает и радостно вопит, увидев шесть коричнево-желтых купюр по пятьдесят евро.

– Маме только не говори.

– Promise[12].

Она снова быстренько его обнимает. Открывает дверь.

– Подожди, постой, – говорит он.

Он достает свой мобильник и делает то, чего не делал никогда, – фотографирует ее, как бы воруя ее изображение, ее лицо на фоне стены дождя.