Смотри, я падаю - [17]

Что времени мало.

Follame, cariño[57].

Она и вправду говорит именно это? Он видит снизу ее подбородок, ноздри, она движется, как бы в такт с запахами комнаты, еды, оставленной вчера на плите, чтобы остыла. Может быть, это ropa vieja[58], от которой веет перцем чили, кориандром и почти прогорклым жиром.

Утром она хочет секса именно так, оседлать его, скакать на нем, как на усталом коне, она использует его таким способом. А он гладит ее по щеке, знает, что ей это приятно.

– Скажи, что ты меня любишь, Тим, – просит она, и да, конечно, он может это сказать, он говорил это и раньше.

– Я люблю тебя, – говорит он.

Он будто бы и в комнате, но не весь, целиком, а только часть его. А когда она двигается над ним и он движется в ее теплом лоне, то тогда он исчезает целиком. Если таблетки размывают на части его мозг, то секс разрывает на части его душу.

Она смотрит сверху на него, как бы убеждаясь, что он все еще с ней, ускоряет темп, издает звук, и он понимает, что делает то же самое. Длинный медленный стон их обоих, древний первобытный стон. Они прекращают стонать вместе, но каждый сам по себе, и у него возникает вопрос, о чем она думает, о ком.

– Спасибо тебе за ложь. Мне это нужно.

– Кого ты видишь на моем месте?

– Никого. Ты никто, Тим, мне не надо притворяться.

– И все-таки я кто-то.

Она гладит его по лбу, улыбается.

– О’кей, ты – все те любовники, которых я попросила уйти, а потом пожалела об этом.

Она ставит перед ним тарелку сваренной со свиным жиром черной фасоли. Она не заботится о том, чтобы запахнуть розовый махровый халат, и он не может оторвать от нее взгляд, попутно запихивая в себя еду. Она улыбается, ей, похоже, нравится, как он на нее смотрит, как и ему нравится ее взгляд на него.

У Милены двое сыновей, Лео, восемнадцать, и Марио, двадцать один. Марио уже в Англии, в «Кембридже», и Лео в следующем году пойдет туда же, в подготовительный интернат. Неясно, где он в это утро. Милена в жизни бы не допустила, чтобы он летом работал. Кто отец мальчиков, Тим не знает, но слухи ходят, что он профессор технической физики из университета в Мадриде, дворянского рода, влюбившийся в нее во время учебы в Буэнос-Айресе.

Кем бы ни был папа мальчиков, ясно, что он никогда не брал на себя никакой ответственности за них, даже экономической. Так утверждает Милена, и он ей верит. «Я не хочу иметь ничего общего с этим козлом», – сказала она однажды, и мальчиков тоже вроде не особенно интересует этот вопрос. Тима они считают чем-то вроде курьеза. Раз маме хорошо и весело в его присутствии, они его терпят. Они вместе праздновали Рождественский день, ели козлятину, запеченную в духовке, «совсем как у бабушки в Сальте, когда я была маленькой», и запах мяса, как запах немытого мужского члена, наполнил квартиру. Они опьянели все четверо в тот вечер. Лео вырвало в туалете, и наутро Милена сердилась на Тима. «Как ты мог напоить моего мальчика до такого состояния?»

«Он и сам прекрасно с этим справился, без моей помощи», – хотел сказать Тим. Но вместо этого сказал лишь: «Ничего с ним не случится».

Она делала вид, что сердится на него, но в конце концов поцеловала в щеку.

Он ест бобы. Сладкий лук придает особый вкус жиру, бобы тают во рту.

– Вкусно, да?

Он кивает.

Ей, кажется, ничего больше от него не нужно, кроме этих моментов, да ему и нечего ей дать. Уж конечно у нее больше денег, чем у него. Стриптизерша, массажистка, эскортница. Здесь, в Пальме, долго жила ее мама и присматривала за мальчиками, пока Милена зарабатывала деньги на их образование. Мама вернулась в Буэнос-Айрес, но Милену совсем туда не тянет. «Там ничего для меня нет, кроме прошлого».

Скоро ее сыновья вылетят из маминого гнезда. «Тогда я найду себе богатого немецкого старикашку», – сказала она однажды то ли в шутку, то ли всерьез. И Тиму нет дела до того, какую пустоту в ее существе он пока заполняет. Она быстро найдет своего немца, и тогда все это кончится.

Милена говорила, что один из профессоров, обманывавших раковых пациентов, выманивая у них деньги на мифическое лекарство, обычно приходил в Globo Rojo, клуб, где она работает. «Дружелюбный, мухи не обидит. Оставляет много чаевых, так что я довольна. Во всяком случае, он не свинья-мачо, как многие другие».

Она массирует ему плечи. Он чувствует затвердевшие мышцы, пора, пожалуй, показаться китаянке. Прикосновения Милены проникают глубоко под кожу, когда он доедает последние бобы.

– Venga[59]. Тебе пора идти, – говорит она. – Мне нужно успеть выспаться.

– Некоторые частенько опаздывают на работу.

Голова Аны Мартинес высовывается из-за плексигласа, отделяющего ее место на ресепшен. Ее волосы цвета ржавчины безжизненно свисают на кардиган горчичного цвета, а очки сползли на кончик длинного тонкого носа. Звонит телефон, и у нее больше не остается времени, чтобы язвить на его счет.

Он бросает ей на стол контракт с зубным врачом и идет дальше в помещения бюро Хайдеггера, где галогеновые лампы на потолке распространяют мертвый свет.

С верхнего, семнадцатого этажа здания вид на город должен быть потрясающим, достойным лексикона эксклюзивного маклера или брошюры для туристов. Но здесь, внизу, из окон виден только асфальт, машины и потрепанные магазинчики на улицах Las Avenidas и Calle General Riera.