Смотри: прилетели ласточки - [32]

Боль каблуком прижата лаковым

и перекручена бельем.

Я ведь тебя почти отплакала

и закопала. Над быльем

благословенными закатами

клубится морок заревой.

Моя любовь в асфальт закатана

и не проклюнется травой.

Мне жить, светить, как та стожильная

электролампочка, до дней…

До дна. Ты знаешь, я же сильная.

От этого еще больней.

Только не раскисать и не плакать! Она сильная, сильная, сильная! Захлопнув тетрадку, – стихи она до сих пор писала от руки, – Наденька выпила рюмку за упокой Петра Николаевича и нырнула в холодную постель, зачем-то поставив будильник на семь утра, хотя завтра был выходной. Но ей хотелось с самого утра перешерстить свой архив, а заодно и прошедшую жизнь, чтобы еще раз пережить старую боль и превратить ее в нежность. Потому что это проще, чем найти новую любовь, за которой непременно последует новая боль.

* * *

Двухтысячные проросли, и вроде бы что-то должно было существенно измениться, но жизнь все равно крутилась вокруг одних и тех же людей. Они могли исчезать на неопределенное время, а потом возникали из ниоткуда, и Наденька уже думала, что людей удерживает вместе вовсе не привязанность, а скорей предопределенность, как будто это расписано заранее, кому с кем шагать рядом, и в этом даже чувствовался изначальный авторский замысел. А может, все было проще: маленький город есть маленький город, и нужно просто расширить свою орбиту, чтобы на ней появились новые люди. Наденьке это не удавалось. Стоило ей оказаться в метрополии, как тут же на нее обрушивалось огромное одиночество, и она остро ощущала собственную ненужность. Возможно, это обычная черта всех провинциалов, а она и была закоренелой провинциалкой, она все чаще так думала о себе, хотя ни с кем не делилась. Она все еще ожидала, что ее жизнь вдруг круто вырулит на новый виток, новый уровень. Как? Благодаря стихам, что ли? Надеяться на это было просто смешно, и все же…

Когда он неожиданно появился в редакции, Наденька поначалу решила не показывать носу из кабинета. Она слышала, как он разговаривает в коридоре и как смеется на басовых нотах, она узнала его по голосу и смеху. Но что он делал в редакции? Зашел по какому делу? Наденька вспомнила, что у него некогда было журналистское образование, однако много воды утекло.

Потом он сам открыл дверь ее кабинета, ввалился без стука и, сказав: «Привет», уселся прямо на стол. С короткой стрижкой он стал как будто бы больше похож на себя. Некоторые с годами становятся похожи на собственное привидение, а другие, напротив, вылепляются четче. Именно так и случилось с Кирюхой. Лицо его как будто ковали – брутальное, с суровыми складками между бровей. Вдобавок во рту недоставало зубов.

Он не так давно вышел из Вологодской колонии, где оказался «за сбыт и распространение» и куда по подписке поступали «Северные зори». По этой статье в колонии сидели далеко не урки, а люди вполне вменяемые и где-то даже интеллектуальные, употребляющие гашиш вкупе с занятиями восточной философией. Поэтому «Северные зори» там ждали с нетерпением, как привет с воли. Однажды так прямо по радио заявили: «“Северные зори” читают не только в библиотеках, но даже в колониях и тюрьмах».

– Почему у тебя в стихах одни несчастья и разбитые сердца? – спросил Кирюха, как будто они расстались только вчера.

– Специфика жанра, – Наденька пыталась не выдавать своего волнения. – Иначе нельзя.

– А я-то думаю, чего это я женщинам нравлюсь. А им просто необходимо страдание. И все же я не могу вообразить, что я тебе нужен.

«Сдался ты мне!» – подумала Наденька.

– Ты хорошо одета, тебе каждый месяц с неба падает копейка…

– Не с неба. Я на работу хожу, между прочим.

– Я тоже сперва устроился контролером в туалет при автовокзале. А потом меня сократили, и я пока на бирже как безработный, пособие получаю.

– Выходит, это тебе копейка падает с неба, а не мне, – Наденька зачем-то впуталась в этот бессмысленный разговор и уже сама понимала, что ее затягивает проклятая воронка, как тогда, во дворе магазина.

– Крутишься как белка в колесе каждый день. И тебе это нравится?

– Если я остановлюсь, уже не смогу начать сначала, – зачем-то опять ответила Наденька.

– Я-то ведь смог.

Что смог? Контролером работать в туалете? Наденьке так и хотелось обломать его глупую спесь, однако он, похоже, гордился своей биографией.

Кирюха сказал, что в тюрьме написал повесть о том, как сидел в тюрьме. И что все, кто успел ее к этому времени прочесть, плакали и в один голос твердили, что это бомба, которая может разнести прежние представления о литературе как о чем-то чрезвычайно занудном и трудночитаемом, как вот эти ее стишки о разбитом сердце. Потому что надо не ныть, а самоутверждаться в любом месте, где б ты ни оказался по воле случая или начальства.

На этих словах Наденькино сердце действительно заныло.

– Ладно, оставь, я прочту, – она ответила устало, потому что ее действительно утомил этот бессмысленный разговор. Ничего особенного от Кирюхиной повести она не ждала.

– Прочтешь? Точно? – он пристально буравил ее глазами.

– Я же в редакции работаю, поэтому даже если не хочу, то прочту.

Он выложил на стол мятую, неаккуратную рукопись, всю в жирных пятнах, как будто на ней обедали.