Смотри: прилетели ласточки - [28]

Саша-Сократ позвонил следующим вечером. Услышав в трубке его голос, Наденька замерла, готовая к самому суровому приговору. Однако Саша выразился коротко: «От таких стихов, простите, жить хочется. Хотя, конечно, они депрессивны, но с возрастом это проходит, уверяю вас…» – и пригласил ее зайти в редакцию. Если не прямо завтра, то в ближайшие дни.

День выдался солнечный, чистый, редкий для этой осени. Клумба у крыльца школы пылала яркими звездочками астр и наивно-нежных маргариток, которые смело пялили свои глазки в остывшее небо. Завершив школьный день и оказавшись на улице, Наденька успела подумать, что у маргариток еще нужно учиться жизнелюбию и что они наверняка будут цвести до первого снега, не теряя стойкости и надежды. В следующий момент она увидела Вадима, который стоял у крыльца с букетиком астр. «С клумбы сорвал», – невольно подумала Наденька, однако Вадим, улыбнувшись и будто поймав в воздухе ее мысли, ответил:

– Не переживай. По дороге купил у бабки, – потом, немного сглотнув, добавил: – Ты не спешишь? Разговор есть.

Некоторое время они стояли, оба растерянные, глядя друг другу в глаза, как во время минуты молчания. Потом устроились на скамейке возле школьного стадиона. Наденька ожидала, что сейчас он скажет ей что-то такое, чего еще никогда не говорил. Однако Вадим, вручив ей букетик с некоторой неловкостью, сообщил, что отцу, Петру Николаевичу, наконец-то выделили квартиру.

– Поздравляю, – ответила Наденька, удивившись, зачем вообще Вадим сообщает ей об этом сейчас, да еще с такими церемониями.

– У меня к тебе большая просьба, – чуть помолчав и потянув мгновение, Вадим наконец выдал: – Давай не будем разводиться, пока я документы на квартиру не получу. На семью двухкомнатную дадут. А нам с отцом на двоих могут и однушку всучить, дом у отца никто же не заберет, вот и решат, что больно жирно.

– Н-ну… ладно. Это ведь скоро уже? – Наденька совсем смешалась.

– Да, обещают к концу октября. Сейчас ветеранам быстро дают, хотят скорей отчитаться.

– Хорошо. Договорились. – Наденька подумала еще, что нужно будет поблагодарить Шкатулочку, хотя все и получилось чрезвычайно глупо – Шкатулочка помогла не ей, молодому специалисту, а совершенно чужим Сопунам.

– Ты извини, что я тебя так внимательно разглядываю, – сказал Вадим.

– Давно не видел?

– Нет, примериваюсь, – он полез во внутренний карман куртки и выудил маленькую бархатную коробочку. – У меня в Москве рассказ вышел, «Лента Мебиуса», ну ты помнишь. Гонорар солидный заплатили.

– Поздравляю, – опять ответила Наденька.

– Я не о том. В общем, я с этого гонорара сережки тебе купил.

– Зачем? У меня и уши не проколоты.

– Возьми, пожалуйста. А уши проколешь. Я ведь тебе особенных подарков не делал…

Вадим открыл коробочку. На бархатной подложке пылали красные огоньки, обрамленные золотым ободочком.

– Как красиво! – Наденька не могла удержаться от возгласа.

– Ты не думай. Это не аванс за квартиру. Я просто на сценарные курсы поступил, скоро в Москву уеду на целых три года. На память, что ли. И вообще. Спасибо тебе.

– Мне? За что? – она улыбнулась ему сестринской улыбкой, внезапно ощутив себя очень легко.

– За все. Просто спасибо.

Вручив ей коробочку и еще немного подержав ее ладони в своих, он нелепо отмахнулся или просто так обозначил прощальный жест, потом быстро зашагал прочь, не оборачиваясь, глядя в землю. Наденька смотрела ему вслед и думала только: «Вот он уходит, вот он уходит…» И ей казалось, что это уходит друг. Навсегда.

Шкатулочка, конечно, пронюхала про скорый развод, хотя Наденька старалась раньше времени не распространяться, но слухи же всегда летят впереди паровоза. Вызвав Наденьку к себе в кабинет, Мария Ивановна долго выведывала, что да как. Потом, когда поняла, что Наденька наотрез отказывается колоться и плакаться ей в жилетку, вздохнула даже с некоторым облегчением:

– Скорее всего, и правильно. Ты женщина молодая, красивая, а Сопун…

В ушах Марии Ивановны подрагивали красные камешки, похожие на капельки крови.

– Сопун в Москву уедет, он на сценарные курсы поступил, – Наденька опередила Шкатулочку, не желая больше слушать страшных историй. Она опять замолчала и спросила себя, зачем она вообще что-то говорит Марии Ивановне, которая наверняка не представляет масштаба случившейся катастрофы.

– Правильно, и пусть себе едет. Квартиру вы поделите, я надеюсь? – Шкатулочка тряхнула серьгами.

– Что? Нет, – Наденька искренне удивилась. – Мне это и в голову не приходило.

– Ты еще просто очень недолго живешь на свете, – покачала головой Шкатулочка. – Квартира в равной мере твоя. Ты имеешь полное право.

– Но вы же… Квартиру же… Ее Петру Николаевичу дали, а не нам. Пусть он в ней и живет.

– И что? Тебе перед Петром Николаевичем неудобно?

Наденька пожала плечами.

– Да-а… – Шкатулочка постучала пальцами по столу и вдруг умолкла, но потом все-таки продолжила: – Очень хорошо, что ты наконец бросила курить, а в остальном… Сложно тебе придется в жизни, Надежда Эдуардовна. Очень сложно. Отдельной квартиры тебе больше никто не даст.

Ну вот опять это «в жизни»»! Неужели жизнь только и состоит из мерзостей, между которыми нужно как-то удачно лавировать, чтобы не раздавили? Каждый день, каждый час. Корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали – это же даже сложно произнести вслух без подготовки, не то что осуществить на практике так, чтобы все-таки вылавировать, не пойти ко дну. И что тогда говорить на уроке детям? Что все написанное в их добрых книжках – вранье от корки до корки? Не верите – спросите родителей. Они умные, они прожили эту самую жизнь, похожую на минное поле… Каблуки Надежды Эдуардовны возмущенно отбивали ритм в гулком коридоре.