Смотреть и видеть. Путеводитель по искусству восприятия - [38]

Мы прошли несколько кварталов, но, не считая следов пребывания белок и убежищ енотов, единственные животные, которых я встретила, были одеты в пуховики и зимние ботинки. Я спросила Хадидиана, не стоило ли нам выйти на прогулку ночью.

– Ну, сейчас мы услышали несколько домовых воробьев, увидели скворца и большую стаю голубей.

Что? Вот это новость.

Я смущенно улыбнулась. Специально отправившись на поиски животных, я проворонила их. Птицы всех трех названных видов распространены повсеместно. Наши скворцы знамениты не только своей радужной окраской и синими отблесками на клювах самцов, но и тому, что они стали причиной экологической катастрофы. “Их завез [в США] человек по имени Юджин Шиффелин, который мечтал заселить сюда всех птиц, упомянутых Шекспиром”, – прибавил Хадидиан. Скворцы появляются в “Генрихе IV”[12]. “Но я зайду к нему, когда он спит / И громко крикну имя Мортимера. / Нет! / Я этим звукам выучу скворца / И дам ему, чтоб злить его, подарок”, – говорил Готспер, и это доказывает, что Шекспир знал о способности скворцов к передразниванию. Эти птицы умны – к несчастью, настолько умны, что нанесли серьезный ущерб своему новому местообитанию. Перед тем, как они распространились повсюду, по словам Хадидиана, “большая доля птиц Востока США – около тридцати четырех сотен видов” посещали сельскую местность, которая позднее стала Манхэттеном.

Как я могла не заметить этих птиц? Дело в том, как именно я смотрела. То, что мешает нам видеть, объясняется отчасти ожиданиями того, что мы хотим увидеть: восприятие ограничивается этими ожиданиями. В некотором смысле ожидание – брат-близнец внимания: оба помогают сократить объем поступающей извне информации, которую нужно обработать. Внимание – это более харизматичный член этой команды: о нем все знают и много говорят. Однако ожидание – также крайне важная часть того, что мы видим. Вместе они позволяют нам нормально функционировать, упрощая сенсорный хаос окружающего мира до понятных компонентов[13]. Хотя мы привыкли считать ожидание когнитивным процессом, на самом деле оно осуществляется на уровне одной клетки и даже в пределах одного сенсорного органа. Рассмотрим пример глаз. Стимул, который воспринимают клетки сетчатки, может быть одним из множества возможных. Игрушечная машина на ладони для глаза выглядит точно так же, как настоящая машина, на которую мы смотрим из окна. Но мы никогда их не перепутаем. Именно контекст (что я делаю: держу машинку на ладони или смотрю в окно?) позволяет отличить “игрушечное” от “настоящего”. Все это – следствие ожиданий.

Также внимание и ожидание, объединяя свои усилия, заставляют нас не замечать потерянные вещи прямо перед носом. Специальный термин слепота невнимания означает – не заметить в комнате слона, несмотря на перевернутые кресла, следы ног размером с обеденную тарелку и кучи фекалий. Физиологи ясно продемонстрировали нашу склонность не замечать очевидные элементы зрительных образов, обращая при этом внимание на другие элементы. Они предлагали испытуемым просмотреть короткие видеоролики (две команды, в белых и черных футболках, играли в баскетбол) и подсчитать число бросков, сделанных одной командой. Испытуемые ожидают увидеть броски баскетбольного мяча. Они готовятся к тому, чтобы их увидеть. После просмотра испытуемых просили назвать число бросков[14]. На самом деле исследователей интересовало не это. Они спрашивали: заметили ли вы что-либо, кроме игры? Что-нибудь необычное? Вообще хоть что-нибудь?

Примерно половина испытуемых не заметила ничего. В этом случае роль слона в комнате исполняла горилла (человек в костюме гориллы), которая прогуливалась между игроками, била себя в грудь и затем неторопливо уходила из кадра.

Ожидание запрещает нам замечать не только горилл среди нас, но и обыденные явления. Глаза – вместо того, чтобы пытаться обработать всю поступающую информацию, – игнорируют информацию от тех частей окружающего мира, которые мало изменяются. Когда мы смотрим в компьютер или в книгу, глаза очень скоро перестают считывать все детали вокруг дисплея или страницы. Конечно, стоит лишь чему-нибудь измениться, как глаза регистрируют перемену, и нейроны активируются. Однако если все остается по-прежнему, нейроны дремлют. Именно так ожидание подавляет активность сенсорных систем. Обычно это не только безвредно, но и полезно: ограничивая восприятие тем, что мы с наибольшей вероятностью увидим, мы можем быстро и с надежностью замечать то, что нам нужно. На упряжных лошадей надевают наглазники (шоры), физически ограничивающие их зрительное поле, поскольку кучера давно поняли, что бессмысленно уговаривать жеребца: “Пожалуйста, смотри прямо перед собой и не обращай внимания на ту хорошенькую кобылку”. Люди, которые выполняют необычные сложные задачи на запоминание (например, пытаются запомнить тысячи знаков после запятой в числе π), могут пользоваться защитными очками или наушниками, чтобы излишняя сенсорная информация не смешивалась с цифрами в голове.

Наглазники и защитные очки – это способы физического устранения того, что мы можем и ожидаем увидеть. Однако у мозга есть и внутренние подобные механизмы. Когда мы думаем о вещах, на которые смотрим, или предвкушаем некое зрелище, отростки нейронов на клеточном уровне заранее “готовы увидеть” то, что соответствует нашим ожиданиям. Причем объект не обязательно должен быть простым. Представьте себе чье-нибудь лицо, и специальные нейроны, которые отвечают за восприятие лиц, активируются. Вы станете распознавать лица быстрее и успешнее. Именно это, в сочетании с “образами искомого”, позволяет Чарли Эйзмену отыскивать невидимые для меня следы насекомых. И именно это позволяет нам изменять мир: ожидания волшебным образом разделяют мир на вещи, которые мы ищем, и вещи, которые мы не ищем.