Смиренное кладбище - [22]

«Веди», — значит, бери Воробья, обхватившего тяжелое изголовье гроба, за бока и, пятясь сам, направляй его — тоже идущего задом — между мешающими оградами, по неровной почве, чтоб, не дай Бог, не оступился. Ничем больше помочь нельзя: слишком узка дорога.

Так, не торопясь, — быстрят только кошки да блошки — дошли до свежевыработанной кучи, поставили гроб на осевший под тяжестью рыхлый холм; веревки Молчок заранее разложил поперек могилы.

— С ломом давай, — буркнул Воробей, — неудобно. — Давай. Ложи.

Мишка положил лом поперек могилы — подергал: не телепается ли. Молчок с Воробьем на веревках, зажатых в кулаках без намотки (упаси Бог наматывать: полетишь за гробом вдогонку), установили гроб на лом. Потоптались, побили сапогами землю для крепости.

Молчок натянул веревки.

— Ну, готов?

Воробью и слух ни к чему, по натягу команды ловил. Натянул свои концы — гроб тяжело завис над могилой. Мишка вытянул лом.

— С Богом! — негромко скомандовал Молчок и, вытравливая веревку, стал заводить гроб.

Воробей травил чуть медленнее: гроб быстро и без зацепки лег на дно, ногами уйдя в подбой.

Молчок приподнял свой конец уже лежащего на дне гроба — ноги, — чтоб Воробей смог вытянуть веревку из-под изголовья. Затем быстро выбрал свою.

— По горстке земли киньте… Монеты медные, если есть.

Родственники заплакали и, оскальзываясь, потянулись к могиле, завозились в карманах, подыскивая мелочь.

Воробей закурил. Мишка через локоть сматывал веревки в скрутку.

— Не мелко, сынок? — спросила старуха.

— Как положено, мамаша, по норме.

— Ну-ну, хорошо, милый, закапывайте.

Закапывать — своя наука. Первое: нельзя, чтоб штык на штык шел, — руку секануть можно. Да и ноги товарища в земле не заметишь — в кость засадишь. Второе: все в свое место кидают. Один подбой швыром заваливает, другой — как веслом на плоскодонке — греб под себя делает, третий — свою землю с чужих холмов и с дорожки к могиле скучивает.

— Живые цветы давайте. Корзины давайте… Венки потом. Тюльпаны сюда давайте! — Молчок взял тугой букет гладиолусов, положил на землю и, прижав сапогом, отхватил концы сантиметров на двадцать, чуть не до цветов.

— Зачем это? — ахнула бабка.

— А чтоб у них ноги не выросли… Пьянь с могил цветы собирает — да на базар. А куцые кому они нужны?.. Глядишь, и полежат. На девятый придете — приятно, спасибо скажете.

— Хорошо, хорошо, сынок. А я-то, дура старая, думаю, чего он цветы портит…

— Теперь венки давайте.

Венки Молчок составил шалашиком над холмом. Осмотрел все по-хозяйски, отошел в сторону.

Главная женщина пододвинулась к Мишке, стоявшему к ней ближе всех, и сунула ему свернутые трубочкой деньги.

— Бригадиру, мамаша. Вот ему… — Мишка указал на невозмутимого Молчка. Женщина подошла к Молчку.

Следующий был военный. Вояк хоронить не любили: трескотни много, а толку чуть — не раскошеливаются.

И при жизни холява сплошняком: одежда бесплатно и харч, и здесь то же самое… Их не родственники, а армия хоронит. Родственники по команде слушаются распорядителя — с повязкой и тоже военного. И плачут по команде, и прощаются. И не дай Бог, сомнут порядок, черед нарушат: который с повязкой — рычит, как некормленый.

Сегодня хоронили капитана. Он и по армии капитан, и капитан команды. Хоккеист ЦСКА.

Молчок его фамилию помнил по тем временам. Смотрел его на «Динамо». Не Майоров, конечно, но тоже дай Бог играл. И жена у него молодая.

Впереди фотографию понесли, в уголке черной лентой перехваченную. Потом — на красных подушечках — медали, немного, правда, капитан-то молодой был. Крышку с приколоченной сверху через козырек фурой.

Потом капитана товарищи понесли. Жену его под руки вели, родственники, еще народ, военные в основном, оркестр сзади тоже из солдатиков. Здешних не берут, платить надо, они опять на холяву. Солдатикам — им чего не играть?.. Правда, играют они плохо. До лабухов-то им далеко. Те — хоть и тепленькие, а музыку ведут плавно, без дерготни. Понятно почему: солдатики сегодня на похоронах — а завтра на танцах дуют, а эти, краснорожие, всю дорогу жмуров работают. Наблатыкались.

Процессия медленно текла на девятый участок. У женщин получалось медленно, а мужики — видно было — тормозили себя, и скорбный шаг у них смешно выходил.

На девятом участке, метрах в десяти от могилы, давно уже перетаптывались автоматчики комендатуры — стрелять холостыми. После гимна.

— Воробей! — крикнул Стасик, остановившись неподалеку.

Мишка остановился. Воробей, раздраженно прищурясь, как всегда, когда недослышивал, рявкнул:

— Чего?!

— Тебя зовет.

— Чего там? — крикнул Воробей Молчку и обернулся к Мишке: — Иди докрашивай, я сейчас.

Воробья не было долго.

Мишка докрасил ограду, сбегал в сарай за шарами — забить в стойки, когда показался Воробей.

Воробей шел медленно, палец во рту — драл ноготь.

— Тебя сейчас урыть? — прохрипел он, входя в ограду. — Или завтра? Когда ребята сойдутся?

Мишка шагнул назад, опрокинул ведро с краской.

— Смотри под ноги, сука! — заорал Воробей. — Ты сколько, сука, мне за отпуск «прислал», а? Полтинник!.. А Стас говорит, клиент пер с утра до ночи!.. Смеется, говорит, Воробей, над тобой твой студент… А?!.. Над Воробьем хохочешь?!..