Смеющийся волк - [51]

Маугли поднял голову и буркнул:

— Что делать, а? Мне в уборную очень надо. Попробую пройти.

Акела тоже поднял голову, глянул по сторонам и вздохнул.

— Да? Тут с этим плохо. Может, лучше дождаться большой станции, выйти и уж там к писсуару пойти?

— Я к писсуару не могу, — пожал плечами Маугли.

— Тебе по-большому или по-маленькому?

— Не знаю, может, то и другое…

— Ну что делать! Ладно, попробуй пробраться. Туалет вон там, недалеко. Может, лучше прямо так, по полу ползти?

Поколебавшись, Маугли упёрся обеими руками в пол и пополз на четвереньках. Сначала он окликнул один огромный зад, преграждавший дорогу:

— Извините, пожалуйста, мне в туалет нужно.

Огромный зад немножко подвинулся и раздался голос — непонятно, мужской или женский:

— Тебе по-большому?

— Понос у меня!

— А, ну тогда проходи.

Щель расширилась, так что Маугли смог протиснуться дальше. Однако теперь перед ним громоздился здоровенный коричневый мешок. С правой стороны он несколько промялся и осел. На мешке сидели двое мужиков, которых опять пришлось просить. Когда Маугли им объявил, что сейчас обделается, мужики с большой неохотой раздвинулись и дали ему перелезть через мешок. Преодолев это препятствие, он поднырнул под ногу ещё одного мужика, сидящего на тюке, пролез через спину женщины, державшей на руках ребёнка, и наконец добрался до двери уборной. Дверь была настежь открыта, а в уборную набилось несколько пассажиров, сидевших на полу вокруг унитаза. Там были в основном старички и старушки — по крайней мере, двое вроде были женщины. Повязав на шею полотенчики, они ели рисовые колобки, разложенные на газете. Маугли встал и снова попросил:

— Извините, мне в уборную нужно. Знаете, у меня понос.

Один старичок кивнул:

— Ну ничего. Ты заходи да делай своё дело.

Другие старички тоже согласно кивнули. Выходить из уборной они, похоже, не собирались. Видя, что Маугли не трогается с места, тот же старичок добавил:

— Да ты не бойся, никто смотреть на тебя не будет. Заходи да садись.

Но Маугли продолжал колебаться. Он намеревался терпеть, пока хватит сил. Как же можно справлять большую нужду при людях? Но ведь если так дальше пойдёт, он, скорее всего, обделается. Ладно ещё, если только трусики и штаны запачкаются, а если ещё жидкие какашки на пол прольются, тут такой скандал начнётся! Все заорут: мол, засранец, вонищу тут распустил, грязищу! Весь багаж перепачкал! Все вещи теперь в дерьме! Да выкинуть этого засранца из поезда!

Наконец, собравшись с духом, Маугли всё же зашёл в уборную и прошёл к унитазу. Старички отвернулись. Они сидели молча, угрюмо потупившись, всем своим видом показывая, что сидят здесь не для собственного удовольствия. Маугли, зажмурившись, спустил штаны и трусы, присел над унитазом. Он старался ни о чём не думать и ничего не видеть. Сейчас всё получалось вроде как у тех отца с сыном с кладбища, о которых рассказывал Акела. У них там вечно был понос, из зада вылетали разные нехорошие звуки, а потом они по всему кладбищу оставляли кучи, от которых поднимались вонючие испарения.

Когда Маугли, всё ещё со следами страшного напряжения на лице, кое-как пробрался назад, к Акеле, поезд остановился на какой-то станции. «Ёнэдзава! Ёнэдзава!» — объявили по радио название. Акела поднялся и сказал:

— Это, кажется, большая станция. Пойду куплю бэнто.

Бесцеремонно растолкав пассажиров в тамбуре, он выпрыгнул на перрон. Несколько человек в Ёнэдзаве вышло, но желающих сесть в поезд здесь было в несколько раз больше, и они нещадно давили друг друга на входе. Может быть, оттого что это был последний поезд, идущий сегодня до Токио. Во всяком случае, то было первое, что пришло Маугли в голову. Кто сегодня сядет в этот поезд, тот завтра утром уже будет в Токио. Похоже было, что почти все пассажиры ехали в столицу. В ожидании Акелы Маугли достал из своего узелка рулон туалетной бумаги, помял и засунул себе в трусы — на всякий случай, с расчётом, что бумага может послужить как подгузник. В последний раз он с собой в туалет бумаги не взял, и трусы теперь слегка подмокли. Позаимствованный в универмаге рулон был вещью ценной, но от него уже не так много и осталось.

Прозвучал звонок к отправлению, но Акелы всё ещё не было. Состав тяжело содрогнулся, послышался лязг буферов. В распахнутую дверь залетали холодные дождевые брызги. А что, если Акела опоздает и отстанет от поезда? Затаив дух, Маугли смотрел на входную дверь. Поезд стал понемногу набирать скорость. Тут из густой толпы вынырнула чёрная голова, потом протянулась рука, и наконец показалась знакомая фигура Акелы.

— Ну, еле пробрался! Ещё чуть-чуть — и скинули бы меня с подножки. Я ж бэнто и чай нёс, так что руками цепляться как надо не мог. И бэнто пришлось долго разыскивать. И выбора там никакого нет — продают только вот эту муру рисовую.

Энергично расталкивая пассажиров, Акела добрался до своего прежнего места, уселся на пол и сразу же развернул коричневый бумажный свёрток. Действительно, паёк был бедный: немножко риса, а на нём кусочек квашеной редьки и солёная присыпка из маринованных сливок-умэбоси. Всё это было обвёрнуто вместо обычной морской капусты листом какого-то незнакомого растения. Таких колобков было три. По количеству было маловато, но на вкус еда оказалась недурна. Время уже близилось к полуночи. Поезд мчался сквозь тьму, проскакивая мелкие полустанки и издавая иногда громкий гудок. Люди вокруг дремали, скорчившись в неудобных позах. Никто, вероятно, не спал по-настоящему, но почти всех пассажиров сморило, и они теперь клевали носом. Хотя и в вагоне, и в тамбуре пассажиров было как сельдей в бочке, все помалкивали, будто чего-то опасаясь. Только пронзительный плач младенца доносился откуда-то издалека. Под мерный стук колёс Акела и Маугли тоже незаметно задремали, пошептавшись о том, что уж завтра наедятся до отвала всего, чего захотят.