Смешные и печальные истории из жизни любителей ружейной охоты и ужения рыбы - [29]
— Щи с курицей, — машинально ответил я, думая о странном совпадении — два тетерева в один последний день охоты при том, что их здесь уже лет десять, как никто не видел.
Барсик, потирая руки и похлопывая себя по бокам, подошел к столу, жадно вдохнул богатые ароматы и сказал приятелю, чтобы тот доставал из рюкзаков водку.
Брат поднял тетерева и погладил мягкое оперение.
— Хорош косач? — голосом победителя спросил Барсик. — Не просто он мне дался. Вымок весь и замерз, пока его скрадывал.
— Ты его скрадывал? — удивился я.
— Ну, скрадывал-не скрадывал, а взял, — заключил Барсик.
— А это, что такое? — задал вопрос брат с видом экзаменатора, обнаружившего у студента шпаргалку.
— Какое? — насторожился Барсик и протянул руку за птицей.
— Кто тетереву-то голову нитками пришил? — насмешливо и удивленно спросил брат, протягивая ему черныша.
— Как пришил, какую голову? — растерялся удачливый охотник.
— Так ты что, оперированного его уже подбил? — загоготал брат.
— Колись, лапоть, — засмеялся прапорщик.
Бегло осмотрев шею птицы, Барсик махнул рукой и тоже засмеялся.
— Да выменял я его. У деда Сани выменял. За три поллитры, — признался он, гогоча. — Гляжу, дед тетерева к поясу приторочил. Обзавидовался я и выменял.
— Ай да дед! — не унимался брат. — Зачем же он ему голову-то оторвал, а потом пришил?
— А черьти ево знаит, — закатился Барсик.
Не скажу точно, в какой момент ко мне вернулось настроение. Я счастливо улыбался, глядя, как они веселятся, и думал, что из тех трехсот пятидесяти пяти дней, которые остались до следующей весенней охоты, я найду один, когда решусь рассказать брату всю эту историю. И тогда останется дело за малым — ждать середины апреля.
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ЛИСОВИНА ПО ПРОЗВИЩУ ЖАН ВАЛЬЖАН
Иногда я спрашиваю себя, зачем вообще человек читает и пишет книги? И думаю, что читает не только для того, чтобы узнать нечто новое д ля себя. Иначе, зачем бы ему перечитывать хорошо знакомую книгу по несколько раз? Может быть, читатель ищет и находит своего автора, свою книгу по тем образам, по тем словам, которые живут и в его душе, но так и остаются невысказанными. И может быть, именно читатель так и не нашедший своего автора, свою книгу, как раз берется за ручку и принимается за писательство.
Есть одна известная восточная притча о правителе, повелевшем написать историю своей страны, своего народа. Многие ученые мужи — книгочеи написали по его приказу множество исторических томов, но ни один из этих трудов так и не удовлетворил своей полнотой правителя. Думаю, что это был потенциальный писатель и, возможно, он и стал бы им, не случись при его дворе одного опытного и мудрого человека. Впрочем, довольно отступлений, которые способны завести, бог знает, в какие зодиаки аналогий и философий.
Вот раз устал я до бесчувствия, уселся возле печи, полистал свою любимую книгу, и показался на глаза рассказ известного вам охотника и писателя о красном лисовине. Сунул я палец среди страниц, схлопнул книгу, и пришел мне на память лисовин. По прозвищу Жан Вальжан.
Когда же началась его история среди людей? Верно, с какого-нибудь охотника-неудачника, стрелявшего по случаю бекасинником, что повредило лисовину глаз и, может быть, придало ему той наглой смелости, благодаря которой стал он в Кадницах знаменит.
Впервые я узнал о лисовине, не имевшем тогда еще своего звучного имени, от Тютюни. Старик пришел как-то утром с нескрываемым намерением опохмелиться и рассказал случай, можно сказать, забавный, а можно бы и не вспоминать про него. Но вышло так, что у случая оказалось долгое продолжение, и оттого ему следует уделить в рассказе первое место.
Кадницы так облепили крутой берег домами, банями да садами, как пьяный идет в гору — по чертову умыслу, и потому никакого порядка в улицах нет. К тем, кто живет по одну сторону кривой дороги, ручьи текут в дом сами, а те, чей дом оказался с другой стороны, ходят за водой к седым от старости осиновым желобам и носят ее ведрами на коромыслах. Так живет и носит воду Тютюня, а если сказать, как на самом деле, то носит воду старуха его, баба Груня. Вот и шла она с почти полными ведрами домой, боясь оскользнуться на примороженной горушке, и вдруг обмерла: прямо на нее вдоль улицы мчал во всю прыть заяц, а за ним змеилась по колее рыжая шубка. На премину сказать, что будь в Кадницах какое-никакое общество антиохотников, баба Груня непременно была бы в нем лидером ортодоксального крыла — так не любит она убийц божьих животиков. И вот два животика в безумном смертельном пробеге направлялись прямиком к ней. Времени у бабы Груни прийти в себя и на что-либо решиться не было, но она все-таки не растерялась. Скинула кадницкая матерь Терезия ведра в снег и с отчаянным ахом перешибла белянка коромыслом. Опешивий лис замер, уставился на нее большим белым глазом, и давай бог ноги.
