Смертный приговор - [20]

Впереди Хосров-муэллим, следом студент пошли в комнату старухи Хадиджи. Хосров-муэллим включил свет, и студент Мурад Илдырымлы впервые за восемь месяцев увидел старуху Хадиджу в постели: одеяло было натянуто до подбородка, старуха Хадиджа, повернув голову, не мигая смотрела на порог, студенту даже показалось, будто старуха Хадиджа смотрит на указанную Баланиязом мышиную нору; изо рта старухи бежала белая пена на шею, на белую ночную рубашку, на наволочку в мелкий цветочек. Белая ночная рубашка и наволочка в мелкий цветочек были такими чистыми, что студент в одно мгновение забыл о скупости, о жадности, о двуличии этой женщины - чистота постели в ту полночь свидетельствовала о чистоте самой старухи Хадиджи...

Старуха Хадиджа больше не хрипела, Хосров-муэллим, приблизившись к старой железной кровати с потускневшим никелем, внимательно посмотрел на хозяйку дома, потом закрыл женщине веки и слишком спокойно для такого момента сказал: "Идем, оденемся..." В спокойствии Хосрова-муэллима студент увидел познавший все в этом мире опыт и безысходность, ничего больше не ждущую от мира.

Они оба оделись и снова вошли в комнату старухи Хадиджи (студент старался не глядеть на абсолютно белое, застывшее лицо бедной старухи Хадиджи). А Хосров-муэллим, внимательно посмотрев сверху вниз на студента Мурада Илдырымлы (давеча он так же внимательно смотрел на старуху Хадиджу), неожиданно улыбнулся: "Когда ты постучал в дверь, я здорово испугался..." В улыбке Хосрова-муэллима было что-то вызывающее содрогание, как пена на белоснежной ночной рубашке старухи Хадиджи, на наволочке с мелкими цветочками.

Молла Асадулла, закрыв Коран, аккуратно положил его перед собой и, уставившись на свои четки, не говорил ни слова; потом отвел от четок глаза, взглянул на Баланияза и хрипло спросил:

- Дел много, говоришь, да, Баланияз?

И Баланияз сказал:

- Эх, знаешь сколько, молла ами! Конечно же много...

- Я вот что слыхал, Баланияз... Говорят, старая мельница на улице Хагани больше работать не может, мощности у нее не хватает такой большой город хлебом обеспечить. Но, говорят, и закрывать ее нельзя, ломать нельзя, потому что там столько крыс, столько мышей, что, если мельницу закрыть или сломать, они весь город заполонят... Правду говорят?

Молла Асадулла говорил очень серьезно, но после его слов все махаллинские мужчины, кроме Баланияза, опять заулыбались, и все, улыбаясь, посмотрели на Баланияза.

- Так... Конечно же так! - ответил Баланияз. - Бороться с крысами-мышами дело тяжелое. Там, на мельнице, есть такие крысы, что их кошки боятся. Как увидят, убегают, прячутся.

Молла Асадулла сказал:

- Вот это да!... Слушай, ты там береги себя! - И уставился на свои четки, и чуть заметно по лицу моллы скользнула легкая улыбка.

А Баланияз с прежней серьезностью, даже с некоторым хвастовством произнес:

- Насчет меня не беспокойся!

Студент Мурад Илдырымлы смотрел на Баланияза: Баланияз, конечно, не читал роман "Муки моего любимого" и никогда не прочтет, но Баланияз был, в сущности, счастливый человек, и потому он мог обойтись и без романа. Человек, посвятивший свою жизнь борьбе с мышами, не мучился тем, что не мог прочитать "Муки моего любимого"... Баланияз не был похож на старуху Хадиджу, но сейчас в Баланиязе были те же простота и чистота, что у наволочки в мелкий цветочек, у белой ночной рубашки, у постели его матери, и уже потому Мышь-Баланияз был высшим относительно студента Мурада Илдырымлы существом - во всяком случае, так чувствовал студент в тот апрельский день, в том дворе, среди тех махаллинских мужчин.

А ходившие на кладбище вернулись назад с плохой вестью: на кладбище Тюлкю Гельди места нет, и бедную старуху Хадиджу похоронить там невозможно.

Молла Асадулла сказал:

- Я вам говорил! Ну можно у них место получить?

Весть донеслась до женщин, и собравшиеся в доме старухи Хадиджи женщины снова начали плакать. На лицах мужчин не осталось и следа давешней улыбки:

- Что же это такое? Своих мертвых похоронить места не находим...

- В степи старуху хоронить, что ли?

- Слушай, если мы ее на новое кладбище повезем, в степь, знаешь, как ее дух нас проклянет?!

- Да в какой же еще стране человек не находит места, чтобы на кладбище предков своего мертвеца похоронить?...

- Что это за государство?

Жена хлебника Агабалы высунулась из окна во двор и, забыв о приличиях, закричала своему сыну:

- Слушай, мужики вы или нет? Почему этой женщине места на кладбище не находите?

Сын хлебника Агабалы смутился, что мать так кричит при людях, у него от ярости прямо искры из глаз посыпались:

- Пойти и воткнуть им нож в легкие, ей-богу...

Молла Асадулла посмотрел на сына хлебника Агабалы.

- Слушай, - сказал он, - а ты им в легкие нож вонзить сумеешь?

-Чего ж не суметь-то? Да я головы им отрежу!

Молла Асадулла, перебирая четки, махнул рукой:

- Куда нам... С ними вон целое Советское государство сладить не может.

- Захотело бы, так сладило.

- Но ведь почему-то не хочет, а? Пусть бы захотело...

Сын хлебника Агабалы в ярости вскочил, но молла Асадулла с несвойственной ему резкостью сказал: