Несколько дней состояние Александра было критическим, у всех в Габриэльсхусе нервы были напряжены до предела — и в первую очередь у Сесилии. Но постепенно ему становилось лучше. И через десять дней Тарье сказал, что уезжает, потому что рана стала заживать.
Тарье сидел и писал письмо, когда вошла Сесилия. Она хотела спросить о чем-то Александра, но вместо этого сказала:
— Кому это ты пишешь? Мете?
— Нет, — улыбнулся Тарье, закрывая рукой лист бумаги. — Одной молодой даме!
— Неужели, Тарье? — изумилась Сесилия. — Как это замечательно! И кто же она, как она выглядит?
Он положил голову на подставку для письма и задумался.
— Она очень хорошенькая. У нее длинные темные кудри, большие, красивые глаза и полный, очень решительный рот. Она похожа на лепесток цветка.
— То, что ты говоришь, просто фантастично! Она из хорошей семьи?
— Урожденная графиня, живет в очень богатом замке.
— Вот это да! А какой у нее характер? Решительный?
— О, да! Почти надоедливый, можно сказать…
— Твои слова меня просто шокируют.
— И еще у нее часто течет из носа.
— Но, Тарье…
— Ей скоро будет одиннадцать лет.
Сесилия уставилась на него. Его глаза игриво сверкали. И тут она расхохоталась.
— Ах ты негодник! Ты просто дурачишь меня! А я-то радовалась, думая, что ты, наконец-то, нашел себе девушку!
— Наконец-то? Но мне всего девятнадцать лет!
Сесилия сразу стала серьезной.
— Ты всегда был взрослым, Тарье.
Улыбка исчезла с его лица.
— Да, это так. Дед сделал меня взрослым много лет назад.
— Да. Ты получил наследство Людей Льда. Слишком рано. Но он знал, что скоро умрет.
— Да. И он научил меня множеству тайных навыков, рассчитанных на взрослого. Но окончательно я стал взрослым, когда умерла Суннива. Когда родился Колгрим. Тогда и закончилось мое детство, Сесилия.
Она кивнула:
— Меня не было тогда дома. Но, думаю, я не смогла бы пережить все это.
— Нет. Это было так, словно… словно сам страх ворвался в этот проклятый мир. Такое ощущение было тогда. Что-то кошмарное, будто на меня навалилось безысходное горе… нет, я не могу объяснить это чувство. Я тогда перепугался до смерти, Сесилия. Хотя потом Колгрим изменился.
— Так ли это? — тихо сказала Сесилия.
Тарье опустил глаза.
— Я так давно не был дома. Я слышал только, что все рады его перемене. И мы не должны забывать о том, что он всего лишь маленький, неразумный ребенок. Учитывая это, можно смотреть в будущее не очень мрачно. А теперь мне нужно домой. Немедленно. Посмотрим, может быть, я смогу направить его интересы в нужное русло. Мне не терпится увидеть его. Ах, Сесилия, как хорошо возвращаться домой!
Она успокоилась.
— Да, я хотела спросить у тебя: продолжать ли нам эти упражнения?
Тарье задумался.
— Ты многого добилась. Самое худшее уже позади. Пусть пока рана остается в покое. А когда образуется шрам, ты можешь продолжать, но осторожно. Однако, не слишком усердствуй, потому что пуля могла повредить внутренние органы.
Сесилия кивнула.
Улыбнувшись уголками губ, он задумчиво посмотрел на желтеющие деревья парка.
— Возможно, Сесилия, ты сделала эпохальное открытие.
Она покраснела от удивления.
— Какое же открытие?
— Возможно, пуля перекрывала что-то, не знаю точно, что. Может быть, ток крови. Мы ведь так мало знаем о человеческом теле, но кровь — самое важное: она питает наши члены и наши чувства, она несет в себе жизненную силу. Его ноги истощились и стали отмирать. Думаю, ты вдохнула в них жизнь! Так что самого худшего не произошло.
— Ты полагаешь, что появился небольшой приток крови?
— Что-то вроде этого. Какой-то канал.
Тарье почти правильно выразил свою мысль, ошибка его была лишь в том, что он путал кровообращение с нервной системой. Но немногие медики в то время могли понять это, если вообще такие были.
И он был прав: Сесилии удалось поддержать деятельность нервов, ведущих от ног к мозгу, которую нарушила пуля.
Слова Тарье бесконечно обрадовали ее: она сделала что-то для своего любимого Александра! Для своего мужа. Единственное, что она хотела, так это сделать его жизнь полноценной и быть его верным, понимающим другом, всегда быть рядом, когда требуется ее помощь, и уходить в тень, если она вдруг станет мешать ему.
Настал момент расставания.
— Передавай всем дома привет, Тарье! Скажи, что мы с Александром скоро приедем!
Тарье грустно улыбнулся:
— Ты неисправимая оптимистка, Сесилия. Но я передам твои пожелания.
Рану не тревожили: никаких упражнений.
Александру надоедало лежать целыми днями на животе, и он бывал ужасно нетерпеливым, когда Сесилия делала ему перевязку. Она долго не понимала причину его раздраженности.
Сначала вид раны был страшен: по краям — краснота и опухоль; рана все время гноилась, так что Сесилии приходилось без конца протирать ее. Иногда ей казалось, что дело совершенно безнадежно, что рана никогда не заживет, вопреки словам Тарье, да и раздраженность Александра очень печалила ее.
Часто она выходила из комнаты и плакала.
Но мало-помалу рана стала уменьшаться и в конце концов Александр стал на короткое время ложиться на спину, что приносило ему облегчение.
И вот однажды — спустя месяц после операции — он позвал ее, и ей показалось, что в его голосе звучат фанфары.
