Смертники - [18]

— Еще раз! Еще раз! Еще маленький разочек!

Разминал мускулы, нывшие от безделья, наслаждался случайно найденным делом и совсем не думал о тех, кого через несколько часов должны были привести на этот дворик.

Там, в малом коридоре, уже прошла проверка. Ходил все тот же хлопотливый старший помощник, потому что младший сказался больным и сидел у себя на квартире с головой, обвязанной мокрым полотенцем.

Помощник торопился, только мельком заглядывал в форточки и ничего предосудительного в камере столяра не заметил. Бородатый надзиратель проводил его со вздохом облегчения и передал дежурство Бурикову.

Буриков как-то особенно франтоват сегодня, и старательно закрученные усы торчат кверху острыми тонкими стрелочками.

Заглянул к помешанному. Тот, совсем истомленный, только что оборвал было свою вечную просьбу, но, увидев в форточке знакомое лицо, забеспокоился и снова принялся бормотать, в то же время быстро вертя указательными пальцами одним вокруг другого. Это он придумал еще новое: если пальцы крутятся очень быстро, то их почти не видно. Так вот, если проделывать это достаточно долго, то, может быть, исчезнет и все тело. Тогда — захотят его вести, а он, невидимый, прижмется в уголке и его не найдут. А пока еще нужно просить, просить усердно. Так он и перехитрит всех.

— Старайся, — усмехнулся надзиратель. — Бог не выдаст, свинья не съест.

Выглянул из своей форточки Абрам.

— Буриков, вы опять больного обижаете?

Надзиратель открыл уже рот, чтобы ответить какой-то грубостью, но почему-то сдержался и молча пошел дальше по коридору. Приготовившийся к ссоре Абрам посмотрел ему вслед с некоторым разочарованием. Втянув голову обратно в камеру, как потревоженная черепаха в свой щит, он сказал политическому:

— Сорвалось! А у меня чесался язык поругаться немножко.

Осужденный невинно посмотрел на Абрама маленькими злобными глазками.

— Вы раздражаете надзирателей, а они вымещают свою злобу на других. Это возмутительно!

Он ненавидит Абрама так же, как и всех других осужденных, потому что все они виноваты и только один он — невинен. И если бы все они не совершали своих преступлений, то не осудили бы и невинного.

Абрам знает это и пропускает замечание мимо ушей. Кроме того, все его внимание направлено теперь на политического, который все еще чувствует себя очень плохо.

— Не легче вам, товарищ?

— Ничего. Вы меня простите за мою слабость! Я думал, что во мне все уже умерло, — а вдруг накатилось что-то, как волна. Страшно сделалось, просто страшно. И до сих пор мне кажется, что скоро должно случиться что-то.

— Так и не лучше ли? Я вам говорил, что моя жизнь разделилась на две половинки. Ну, и эта вторая половинка уже надоела мне. И если так будет еще долго, то я тоже начну бояться.

Политический сидел, скорчившись, и чувствовалось, он дрожит. Эта дрожь невольно передавалась и Абраму. Тот с досадой ударил изо всех сил кулаком по стене.

— Что вы? — удивился политический.

— Так. Хочу, чтобы было больно!

Ударил еще раз, стиснув зубы. По разбитому кулаку потекла кровь. Тогда Абрам успокоился и завернул пораненное место полотенцем, морщась от боли.

— Придется кушать левой рукой. Но это ничего. Даже хорошо. А разбить себе голову, чтобы она треснула, как арбуз, должно быть, еще лучше.

Буриков под лампой вынул из кармана черные часы на толстой, как собачья цепь, никелевой цепочке и долго соображал что-то, водя ногтем по циферблату и загибая пальцы. Потом сел на скамеечку, поставил между ног шашку и, опираясь на нее подбородком, спокойно ждал.

В этот вечер малый коридор был почему-то особенно спокоен и тих. Из пятого номера доносился дружный храп бродяги и столяра. Тускло горело красное пламя лампы в закопченном с одного бока стекле.

На середину коридора степенно выполз огромный, усатый таракан. Не спеша, словно гуляя, прошелся было по направлению к надзирательской скамеечке, но после некоторого раздумья повернул обратно и остановился у оброненной после ужина хлебной крошки. Скоро к нему присоединились другой и третий, поменьше и худощавее. И все трое дружно ели от одного куска. Надзиратель долго смотрел на них, и когда тараканы, по его соображениям, достаточно насытились, встал и раздавил в один прием всех троих.

Опять заглянул на часы и зевнул.

XII

После нескольких бессонных ночей Добрывечер уснул крепко. Видел во сне деревню, из которой мальчиком ушел в город на заработки, старосту с бугорком на лысине и с медным значком на груди, соседку Машуху, солдатку зазорного поведения. Потом Машуха сделалась почему-то старостой, а настоящий староста запрягся в соху и ржал по-лошадиному. Это было так смешно, что даже не хотелось просыпаться, пока староста Машуха не ухватила Добрывечера за шиворот и не поволокла его прямо в прорубь. Добрывечер отчаянно отбивался, но Машуха обладала крепким мужицким сложением и не уступала. Вот уже совсем близко прорубь, а Машуха все толкает вперед, и под ногами уже скользкий, покрытый ледяной корой снег, по которому скользят подошвы. Добрывечер закричал и открыл глаза.

Над ним сидел кто-то темный и большой, как рогожный куль с житом. Этот темный толкал Добрывечера в плечо и в шею и что-то невнятно бормотал.