Смертельный выстрел - [33]

Но что делать?

Бежать в колонию и обратиться к доктору?

Он не смел сделать ни этого, ни искать какой-нибудь другой помощи, потому что дело шло бы о его собственной свободе, если не о жизни. Показаться белому — значило возвратиться в страшную неволю, — в неволю, от которой он избавился с величайшими затруднениями. Это был бы великодушный поступок, выше сил человеческих, и можно ли было требовать ее от несчастного беглого невольника?

Но он готов был принести жертву, судя по следующим словам, которые он шептал:

— Будет ли он жив или нет, но я не оставлю его здесь. Что же скажет она, когда узнает? Но кто же мог это сделать? О, я знаю кто. Один только человек способен на такой подлый поступок. После того, что говорила мне Юлия, я ожидал этого. Я хотел предупредить его, но теперь уже слишком поздно. Дьявол восторжествовал, как всегда и бывает. Боже мой, что будет теперь с мисс Еленой? Она, конечно, любила его, как Юлия любит меня и я Юлию. Они все уезжают в Техас. Боже мой, что же будет со мною, если я не найду средств последовать за ними! Надо постараться найти их, а не то умереть.

Некоторое время мулат — а это был не кто иной, как беглый невольник Дарка Юпитер — оставался в неподвижном положении у тела Чарльза Кленси, предаваясь грустным мыслям. Потом он еще раз внимательно посмотрел на рану и, видя, что кровь не перестает течь, и подумав, что раненый может быть еще жив, решил позаботиться о его спасении.

— Бедный молодой господин, — прошептал он участливым тоном, — нельзя бросать его здесь ни живого, ни мертвого. Волки и вороны скоро оставят от него одни кости. Но им не удастся сделать этого. Он не раз был добр ко мне. Теперь моя очередь. И мулат-невольник, цветной человек, как они называют меня, покажет им, что и под желтой кожею может биться признательное сердце, так же как и под белою, а, может быть, даже и еще признательнее. Показать им! Кому? Ха, ха, ха! Превосходно! Счастье, что здесь нет никого. Если бы кто-нибудь был… но нужды нет. Что же теперь делать?

Беглец подумал с минуту, потом принял, по-видимому, решение, намереваясь поднять тело и унести его. Так он предполагал. Но в этот момент собака, которая, казалось, успокоилась, начала похоронную песню над своим мертвым господином.

— Боже всемогущий! — воскликнул беглец под влиянием страха. — Что мне делать с собакой? Если я возьму ее с собой, то, конечно, рано или поздно она подаст голос и привлечет сыщиков в мое убежище — это несомненно. Если оставить ее здесь, будет еще хуже. Она не может следовать за мною по воде, но укажет им место, где спрятана моя лодка. Ах, вот что делать!

Он нашел средство.

— Сюда, старик, — сказал он ласково собаке, — не бойся, я — Юпитер, друг твоего хозяина. Ты знаешь Юпитера? О, да ты добрая собака! Я был уверен, что ты не боишься меня. Теперь тубо! Я не собираюсь тебя вешать, а только привяжу на минуту. Будь же покоен.

И Юпитер, вынув из кармана веревочку, обвязал ее вокруг шеи собаки, которая не противилась тому, что дружеская рука делала для ее же пользы.

Недалеко росли пальметто, широкие веерообразные листья которых на коротких стеблях выходили прямо из земли и, подымаясь фута на три, покрывали землю массой зелени. Он отвел собаку в середину пальметто, потом наклонился, привязал веревку к одному из стеблей и быстро убежал, не обращая внимания на судорожные усилия бедного животного разорвать привязь. Он не обращал внимания на лай, казавшийся протестом против неожиданного и предательского поступка.

Мулату предстояли другие заботы. Ему грозила близкая опасность, она была, как говорится, на носу, и в виду этого собака, осужденная, быть может, на гибель, не стоила и минуты внимания. Он быстро возвратился к дереву, под которым лежал Кленси.

Он пощупал еще раз пульс и приложил ухо к сердцу: ему казалось, что и пульс, и сердце еще бились, но он точно не был уверен в этом. Он взял тело, приподнял его и понес легко, точно это был новорожденный младенец. Дойдя до берега, он положил свою ношу на дно лодки. Войдя потом в нее сам и отвязав от причала, он пустился вниз по течению.

Мулат принял меры, чтобы не оставить никакого следа, никакого отпечатка, даже малейшей царапины на земле. Прибыв к своему месту укрытия, он подвел лодку к корням смоковницы, выдававшимся далеко в воду: они служили ему пристанью, он свободно отправился со своей ношей к укрытию. Между местом высадки и местом, укрывавшим беглеца, земля была покрыта густым слоем кипарисных листьев, на которых опытный взор самого искусного разведчика с трудом открыл бы следы даже носорога. Беглец был уверен, что не оставил за собою никакого следа.

Глава XXXVII. НЕ ПРИВИДЕНИЕ ЛИ ЭТО?

Дни шли за днями. Минула зима. Наступил февраль. В это время на Миссисипи и в Луизиане начинается весна. На некоторых деревьях расцветают душистые цветы. Птицы вознаграждают себя за молчание, на которое осуждала их короткая зима, и наполняют окрестности громким пением, не довольствуются днем и распевают даже ночью.

Но не все звуки южного леса одинаково приятны; к ним примешиваются ноты, не отличающиеся ни нежностью, ни гармонией, вроде кваканья большой болотной лягушки и трещания древесного сверчка; крики совы, а по временам хриплый голос аллигатора. Однако для привычного уха здесь нет ничего нестройного.