Смертельный вкус Парижа - [11]

На маленьком ломберном столике остались два бокала. Ободок одного из них сохранил алые полукруги губной помады. Все женщины Парижа сегодня пользуются красной помадой, даже моя жена. Пепельница изрыгала Монблан окурков. По большей части это были люпоновские «Голуаз», но пять окурков принадлежали дамским сигаретам «Лаки Страйк». «Лаки Страйк» меня ударили – примеряя на себя образ современной женщины, Елена пыталась курить, и я не раз видел ее именно с этими американскими сигаретами.

Боковая дверь вела в уборную, сверкавшую мрамором, фаянсом и хрусталем. У раковины поблескивала гранями бутыль «Аква ди Парма Колониа». Дужка унитаза была опущена, на полотенце виднелись легкие черные следы. Вряд ли щеголь Люпон чистил туалетным полотенцем ботинки. Возможно, собеседница Люпона вытирала слезы – все парижанки подводили глаза черным карандашом. В том числе моя жена.

Но что с того? Каждая молодая авангардная модница, так называемая «бабочка»[2], курит, причем с тех пор, как реклама «Лаки Страйк» предложила женщинам тянуться за сигаретой вместо сладости, «бабочки» предпочитают именно эту дамскую марку. И все они ходят с глазами енота и пунцовыми, словно истерзанными поцелуями губами.

Еще неизвестно, что курит и как красится Марго Креспен.

Однако очень скоро здесь побывает дотошный инспектор Валюбер, и вряд ли у него окажется та же безграничная убежденность в верности моей жены. Внизу меня ждал Дерюжин, надо было быстро решать, что делать с бокалами и окурками. Тронь я что-либо – уничтожу отпечатки пальцев, указывающие на другую. Оставлю все как есть – останутся улики против Елены, ибо существует ничтожная вероятность того, что они там есть. От одной этой мысли мои внутренности прожгли огненные щипцы. Полностью исключить, что из этого бокала пила моя жена, я не мог. Я должен был сделать выбор, основываясь на мере своего к ней доверия. Доверие – вещь, необходимая в семейной жизни, но сейчас слепая уверенность мужа могла погубить Елену. Я принял то единственное решение, с которым мог жить.

Оглядев напоследок комнату, заметил в углу скомканную записку. Летящим, неровным, словно птичьим почерком в ней по-французски было начертано: Père Lachaise, une faux parfait n’existe pas! Tout contact laisse une trace («Пер-Лашез, совершенная подделка невозможна! Каждое преступление оставляет след»). Записка звучала оскорбительно и, судя по тому, с какой силой была смята и как далеко закинута, произвела именно такой эффект.

Я повернул выключатель и покинул ателье.

Дерюжин завел мотор, небрежно спросил:

– Хочешь на Монпарнас? Послушаем Марусю?

– Не сегодня, спасибо. Сделай одолжение, остановись у моста Турнель.

Дмитрий вел себя как истинный друг и офицер – ни единого вопроса, никакой нужды просить хранить молчание. Не знаю, как так получилось, но пока Елена знакомилась с модельерами, посещала выступления Тэффи и Цветаевой, концерты Стравинского и Шаляпина, я чувствовал себя гораздо лучше с бывшими однополчанами, с теми, с кем кормил вшей в окопах.

Таксомотор затормозил напротив ресторана «Ля Тур д’Аржан». Дерюжин привычно откинулся:

– Не торопись, я посплю.

Улица была темной, небо – облачным. Набережная Турнель, как и прочие пристойные кварталы Парижа, в предрассветный час была безлюдной и унылой. Я подошел к парапету, освещаемому дуговым фонарем. Тишину нарушали только тихие всхлипы речной воды. Почти на ощупь я спустился по боковой лестнице к Сене. Пахло гнилью и канализацией. Не было даже клошаров. Собственно, я не знал, что надеялся найти здесь. Что угодно, что однозначно доказало бы невиновность Елены. Но ничего такого не обнаружил. Полиция, конечно, уже побывала на месте убийства до меня.

Я сел на нижнюю ступеньку. Итак, факты: Люпон получил записку, в которой его обвиняли в подделке. То есть у него имелся по крайней мере один недоброжелатель. Незадолго до своей гибели Люпон имел длинный разговор с женщиной, пользующейся ярко-красной помадой и курящей сигареты «Лаки Страйк». С собой он носил два ключа от собственного ателье. Моя жена выбежала из ресторана, Люпон выскочил за ней, спустился к Сене и тут был застрелен почти в упор из пистолета того же калибра, что и наш.

Что можно заключить из всего этого? Встреча в ателье, конечно, была разрывом. У дамы забрали ключ. Если бы сама гостья хотела расстаться с мужчиной, она бы к нему не явилась. И уж во всяком случае, не выкурила бы при этом гору сигарет и не плакала бы в туалетной комнате. А женатый человек вынужден расставаться с любовницей в щадящем режиме: с вином, уговорами и только в конце – с просьбой вернуть ключ. Это, разумеется, не Елена. Трудно представить, что после подобного рандеву он приглашает эту женщину на ужин в узком кругу, да еще и бежит за ней на улицу. Нет, похоже, Люпон забрал ключ у Марго Креспен, которой Клэр Паризо торопилась сообщить о его гибели. Не исключено, что Ив-Рене бросил ее, увлекшись «русской персиянкой». Эта мысль была муторной, хоть я и не сомневался, что Елена парижского сердцееда никак не поощряла. И вряд ли Люпон намеревался всучить ключ почти незнакомой Елене. Скорее, он явился на ужин прямиком из ателье. Напрашивалась мысль, что брошенная мадемуазель Креспен в отместку подстерегла Люпона и застрелила. Но, если верить Клэр, она в это время находилась в Рамбуйе.