Смертельное шоу - [15]

-- Вот... Только осторожно, не потеряйте.

Девушка ничего не ответила. Она взяла бумажку двумя пальчиками за уголочек с таким видом, будто держала за хвостик мертвую мышь, и торопливо унесла ее за темно-зеленую дверь. Назад она вышла не так быстро, как ожидал Санька. И снова у нее были алые щеки.

-- Зайдите, -- безразлично сказала она.

Санька метнулся к куртке, потом к двери, потом опять к куртке. Дорожная привычка держать все свое при себе все-таки заставила сорвать куртку с вешалки. Сунув ее под мышку, он нырнул в кабинет и, увидев сидящего за огромным столом человека, чуть не брякнул: "Здравствуй, пахан!"

Из глубины огромной комнаты на него смотрел своими сонными

глазами... Косой. Высокий лоб с залысинами, выступающая вперед

челюсть с обветренной нижней губой, широкий мужицкий нос. Ноги,

ставшие чужими, с натугой, медленно подвели его к столу, и только

после того, как хозяин кабинета прохрипел: "Садись", он разглядел мешки на подглазьях и желтую каплю бородавки на подбородке. Призрак Косого испарился из кабинета. Остался исключительно солидный мужчина в синем костюме при галстуке, который держал в руках его записку и смотрел на Саньку странным взглядом.

-- Ах да, забыл!.. Бывшим зекам нельзя говорить "Садись". Присаживайся... Как тебя звать-то?

-- Санька, Федор Федорович.

Хозяин нервно дернул бровью и положил записку на стол.

-- Я не Федор Федорович. Когда-то был Федором Федоровичем. Но в шоу-бизнесе свои законы. Здесь очень важен яркий псевдоним. Поэтому я теперь Эдуард Золотовский. Запомнил?

-- Д-да... А как, извините, отчество?

-- Нету отчества! -- еще дальше отодвинул от себя записку Золотовский. -- Я же сказал, Эдуард! Это псевдоним. У псевдонимов отчества может не быть.

-- Косой хорошо о вас говорил, -- соврал Санька.

Просто требовалось что-то сказать, а ничего в голове не было.

-- Что же он такое говорил?

-- Что вы его в зоне не забываете.

Санька сказал, а сам, не закрывая глаз, сожмурился. Ему было страшно от того, что Золотовский может среагировать плохо, и он с ужасом ждал ответа, совсем не видя его лица, хотя глаза так и оставались открытыми.

-- Если бы он меня слушался, то не попал бы туда, -- недовольно пробасил Золотовский.

-- Он так и говорил, Фе... Эдуард э...

-- С его статьей ему на строгаче положено кантоваться, а не на общем режиме. Пусть спасибо скажет, что судья хоть это скостил. А знаешь, сколько штук стоила эта петрушка?

-- Много, -- предположил Санька.

-- Что ты понимаешь?! Для тебя миллион рублей -- много. А для меня миллион "зеленых" -- мало. Врубился?

-- Ага.

Холеные пальцы с желтыми каплями золотых печаток опять придвинули бумажку к себе. Сощурившись и чуть откинув назад голову, Золотовский еще раз прочел текст.

"Дальнозоркий, -- догадался Санька. -- Значит, под пятьдесят. Большая разница". Косому было под сорок.

-- А что у него за болячка такая? -- не поднимая глаз, хрипло спросил Золотовский.

-- Рак.

-- Серьезно?!

Его вскинувшиеся на Саньку глаза оказались вовсе не сонными. Такими их делали подсиненные какой-то болезнью мешки. А так -- обычные глаза, только уж очень плутовские. Как у карточного шулера.

-- Уже вся зона знает.

-- А рак чего?

-- Что-то в кишках.

Золотовский заметно подобрал живот, потом его снова выпустил. Его собственные кишки промолчали, и он успокоился, но записку почему-то чуть отодвинул от себя.

-- Чего он про твою глотку пишет? Поешь ты, что ли? -- безразлично спросил он.

-- С самого раннего детства.

-- А чего поешь-то?

-- Все что угодно!.. Могу Антонова, могу Малежика или там Киркорова!

-- Это они пусть сами поют, -- поморщился Золотовский. -- У них своя мафия. У меня -- своя.

-- Могу...

-- Кольке легко фитюльки писать. Если б я сам первым в связке был!

-- Я хоть сейчас...

-- У самого неприятность на неприятности.

В стекле часов, башней стоящих в углу кабинета, Санька уловил чье-то отражение, и заготовленная фраза, что он готов спеть хоть сейчас, повисла между зубов. Из угла, на фоне мерно раскачивающегося маятника, Саньку мрачно сверлили глаза. Они были единственными белыми пятнышками. Все остальное -- лицо, волосы, рубашка наблюдателя убивали своей серостью. Охранник, который отпустил его у входа в офис, здесь был "на товсь", и любая Санькина глупость закончилась бы тем, что он вылетел бы из кабинета.

Тактику настырного давления требовалось сменить на тактику упрашивания. В зоне это умели лучше всех делать опущеные, и Санька, пытаясь припомнить их жалостливую тональность, попросил Золотовского:

-- Христа ради, гражданин директор, если нельзя певцом, то я готов хоть пол мыть...

-- Рак, говоришь, у него? -- ничего не услышав, самого себя спросил Золотовский.

Брат, всю жизнь бывший его обузой, вполне мог навсегда закрыть эту статью расходов. Требовалось подождать совсем немного. И брать на испытательный срок этого немытого, пропахшего вокзальной вонью парня тоже уже не нужно было. Мертвые не спрашивают о своих прежних просьбах. Мертвым всегда все равно, что происходит на Земле.

Пальчиком Золотовский уже совсем отодвинул от себя на край стола записку, но тут его как кольнуло. Записка могла оказаться последним сообщением от брата. А последняя просьба перед смертью -- свята. А вдруг кто-то из корешей брата решит проверить ее выполнение? Или, что еще хуже, за этим сопляком стоит еще какой-нибудь вор в законе?