Смертельно опасны - [271]

Я решила снова поговорить с ней об этом прежде, чем сделаю что-нибудь или же не сделаю. Она за ланчем убеждала меня лететь на Ямайку – Ямайка в последнее время была ее идеей-фикс сказочного отдыха – но, да какая разница, думала я, приехав, как обычно, в четверг после полудня. Моя мать была на патио, наслаждаясь чудесной погодой, как сказала мне сиделка, и не отнесу ли я ей ее стакан клюквенного сока, благодарю вас.

Я нашла ее сидящей в коляске у одного из столиков с зонтиком, в стороне от группы прочих обитателей пансионата, тоже сидевших снаружи. Прекрасной погоды она не замечала. Просто сидела, уставившись в книгу с головоломками судоку и держа толстый автоматический карандаш в кулаке, как кинжал. Коляска означала, что у нее снова были приступы головокружения; наверняка из-за воспаления уха. Это может быть хроническим состоянием у людей, которым необходимы два слуховых аппарата. Подойдя ближе, я увидела, что сегодня она надела только один. Отсюда и головоломки судоку, которые она решала, только когда хотела побыть одна.

– Ну, ты не слишком торопилась, – сказала она, когда я села рядом и поставила клюквенный сок на стол. – Я просила принести его пару часов назад.

– Мама, это я, Валери, – сказала я, надеясь, что мой голос не звучит так, словно у меня сердце оборвалось.

– О, ради Бога, я знаю, кто ты. – Мать посмотрела на меня так, словно не могла поверить, что я настолько тупа. – Ты сказала, что принесешь мне клюквенный сок, и я ждала целую вечность. Что случилось, ты что, сама клюкву собирала?

– Извини, что тебе пришлось ждать, мам, – произнесла я мягко, – но я только что приехала. Сегодня четверг. Мое последнее посещение было в воскресенье.

Она начала что-то говорить и умолкла. Положила карандаш на стол и осмотрелась вокруг, обратив взгляд на патио, на зонт над головой, сиделку и пожилого мужчину в ярко-синем спортивном костюме, который медленно шел по тропинке из сада, на меня, на себя – в поисках того, что доктор Ли называла ментальным направлением строго на север, в поисках чего-то, что не изменилось, как все остальное в этом предательском мире. Выражение ее лица претерпевало метаморфозы от удивленного до испуганного, затем до подозрительного, пока наконец она не откинулась на спинку, прикрыв глаза ладонью.

– Все хорошо, мам, – сказала я, обнимая ее. Сейчас она была лишь кожа да кости, но мне показалось, что за три дня она усохла еще больше.

– Вот ты где! – Глория материализовалась с другой стороны от мамы. – Почему не дала мне знать, что ты здесь? – Ее сияющая улыбка исчезла, когда мама, нахмурившись, обвела ее критическим взглядом, цокнув языком при виде пятна от еды на ее темно-синем халате. – Что случилось? Что ты ей сказала?

– Ничего. Я здесь всего две минуты.

Глория уже собиралась что-то ответить, но мама подняла обе руки вверх.

– Не ссорьтесь, – сказала она. – Терпеть не могу, когда женщины скандалят. Грубят-карр-карр-карр! Как вороны, скандалящие с чайками. Сегодня четверг?

Резкая смена предмета разговора не была чем-то необычным. Моя мать считала, что плавные переходы – это для политиков и ведущих телеигр.

– Весь день, – сказала я.

Она оттолкнула от себя книгу и карандаш.

– Не люблю писать на открытом воздухе. Я им об этом говорила, но они постоянно забывают. Может, болезнь Альцгеймера заразна. Увезите меня внутрь.

Я сделала шаг, чтобы выполнить ее просьбу, но Глория опередила меня движением, которое выглядело до странности отчаянным.

– Для этого здесь я, – сказала она мне, словно объясняя что-то или объясняя всё.

Мать захотела вздремнуть, и мы с Глорией помогли ей лечь на кровать, взбили подушки и пообещали вести себя без карр-карр-карр, хотя она нас и не слышала. Я села на стул у кровати, собираясь почитать один из романов на моем айпаде. Но как только мама заснула, Глория настояла, чтобы я вышла вместе с ней.

– Это надолго? – спросила я.

– Это важно.

Я последовала за Глорией на опустевшее патио, спустившись по тропинке к скамейке под большим кленом.

– Только побыстрее, – сказала я. – Мне хотелось бы вернуться до того, как мама проснется.

– Не так громко. – Она наклонилась вперед и говорила полушепотом. – Став волонтером, я вижу и слышу гораздо больше, чем когда была просто посетителем. Я думаю, здесь происходит что-то странное. Странное, не забавное.

Наконец-то вернулась Глория, которую я знала и любила.

– Что? Что конкретно случилось? – Когда она не ответила, я добавила: – На тебя кто-то косо посмотрел?

Она отодвинулась и, храня на лице каменное выражение, скрестила руки.

– Мне следовало догадаться, что ты не примешь меня всерьез. Как всегда.

– Это неправда, – сразу отреагировала я, слыша лживую нотку в собственном голосе.

– Ты думаешь, это все мое воображение, потому что я младшая сестра. Сестренка-бэби. Я для тебя всегда была ребенком. Ты понятия не имеешь, что такое расти с тремя взрослыми: папой, мамой и младшей мамой. Вы все всегда лучше разбирались во всем. И когда вы все не просто терпели меня – хо-хо-хо, еще одно Рождество, мы снова пойдем к Санте, – то вели себя так, словно не хотели, чтобы я выросла. Как мама, которая сажала меня на колени к Санте, когда мне было уже восемь.